Тайна замка Аламанти

Я слегка шевельнула коленом. Это прикосновение, эта моя слабая поддержка его назревавшему поступку заставила наконец пажа продолжить этот сладостный для нас обоих и такой неуловимо прекрасный путь…

Руки пажа коснулись щиколоток моих, потом икр, сжались, заставляя мое тело напрячься…

В груди вспыхнуло некое стеснение, сразу же разлившееся жаром к плечам, к животу, обдавшее чресла мои тем сладким и ни с чем не сравнимым теплом, что не чувствовала я со дня прекращения месячных.

Пальцы мои затрепетали, собирая подол в складки, обнаруживая взору его мои по-прежнему стройные ноги, точеные колени, в меру полные бедра и наконец то таинство, от вида которого в груди его заклокотало и глотка пажа выдавила непроизвольный стон.

Я держала подол ровно на той грани, чтобы он видел только начало моего кудрявого бугорка, знал о желанном, прячущемся в» тени месте, догадывался о цвете и размере моей чаровницы. О большем чтобы фантазировал, а тем временем запах мой, для меня самой терпковатый и иногда даже неприятный, а для него слаще меда, не бил ему в нос, а лишь достигал ноздрей, волнуя кровь и заставляя забыть обо всем на свете, кроме…

…И паж не выдержал. Он вонзился ртом мне прямо в чаровницу, он задохнулся в моих волосах, он закашлялся и захлебнулся собственной слюной.

А руки его тем временем впились мне в ягодицы и сжали их пальцами столь яростно, что мне показалось, что острый кол проник в меня сзади и проткнул насквозь…

Зубы пажа сомкнулись — и мне стало сладко, больно и страшно, словно я — не пятидесятитрехлетняя матрона, познавшая сотни мужчин, а четырнадцатилетняя гусыня, свою невинность вознесшая в равный королевской чести сан.

Вцепившись в кудри пажа, я прижала его голову к себе с такой силой, что прикус его разом ослаб, палец правой руки проник в складку и уперся в тот самый промежуток, прикосновение к которому всегда делало мои ноги слабыми, а тело безвольным. Голова моя закружилась — и я стала оседать…

Паж лихо вывернулся из складок моего платья и, распластавшись спиной по полу, принял меня в свои объятья…

2

Даже сейчас, когда весь ужас уже позади, когда я знаю, что произошло потом, я не жалею о своей решимости проникнуть сквозь стекло в Зазеркалье и соблазнить юношу. Впрочем, соблазнить — сказано чересчур сильно. Лучше назвать это совращением, ибо возрастная разница была такова, что подозревать его во влюбленности было бы глупо. Я оказалась единственной доступной ему в тот момент женщиной — и все. Я стала первой его женщиной…

А он мне…

Странно… я не могу определить это одним словом. Он…

Вот с Леопольдо было все понятно. Несмотря на его смерть и на то, что я узнала о нем. Даже когда выяснилось, что его убил его слуга, которому Леопольдо сам вложил в руки мушкет, и, отойдя на два шага, приказал:

— Огонь!..

Великий был человек. Других, подобных ему, я так и не встретила. Еще когда увидела его безглавый труп, уже поняла, что такого больше не встречу. И когда ехала в карете мужа домой, слушала его рассуждения о смысле жизни и о том, что убийство слугой святая римская церковь обязательно признает самоубийством, а потому похоронят этого едва ли не последнего из Медичи, как собаку, за оградой кладбища, вспоминала топорообразный нос любимого — и смутно догадывалась, почему Сильвио сказал, что смерть Леопольдо случилась если и не по моей вине, то, по крайней мере, из-за встречи Медичи со мной.

1566 год от Рождества Христова…

— Что у него было с носом? — прервала я вопросом разглагольствования мужа.

— У кого? — сбился он с темы. — Я про церковь говорю. Она безносая.

— У Леопольдо, — ответила я. — Отчего у него нос похож на топор? Как у Калигулы.

— У Калигулы нос походил на сапожок, — возразил мой чересчур уж образованный муж. — А у Леопольдо… — и воскликнул удивленно. — И вправду похож на топор! Надо же! Это ты ловко подметила.

— Так отчего же? — спросила я строго, ибо веселая беззаботность супруга действовала мне на нервы, так и хотелось ударить его по лицу.

— Так это — индейская болезнь. Которую моряки привезли из Нового Света. Во Франции у нас ее итальянской зовут, в Германии — французской, а на деле ее из Испании и Португалии завезли. Знаешь, когда Колумб открывал индейские земли, он золота совсем не привез, а вот болезнью этой заразились все, и он сам тоже…

Я откинулась спиной на подушки кареты, закрыла глаза. Слушать умствования мужа не хотелось. Я вдруг отчетливо и ясно поняла, почему Леопольдо так поступил…

С его богатством и завидным мужским плугом, он пропахал множество борозд — и где-то заразился индейской болезнью, столь распространенной в высшем свете европейских государств.

Как поступают другие, обнаружив у себя заставляющую гнить его заживо хворь? Блудят направо-налево, намеренно заражая сотни, чтобы вслед за ними заболели и загнили тысячи, мстят всему миру за свою собственную беду и нечистоплотность. А Леопольдо…