Тайна замка Вержи

Необъяснимый страх стал растекаться внутри Николь. Словно она стояла перед запертой дверью, ведущей неведомо куда, и ключ от замка был в ее руке – но закрыть его потом не получится, как ни старайся.

«К чему тебе все эти тайны? – жалобно заныл в голове тоненький голосок. – Молчи, молчи! Не спрашивай его ни о чем! Ты же видишь, он не в себе!»

Но Николь была не из тех, кто поворачивает обратно, придя к закрытой двери.

– Кто ты мне? – собрав остатки твердости, спросила она. – Если не дядя, то кто? Отвечай!

Гастон дернулся, будто его стегнули одним из хлыстов, что во множестве были развешаны по стенам.

– Говори же! – прикрикнула Николь.

Прежде ей и в голову не пришло бы повысить на дядюшку голос. Но она нутром чувствовала, что это единственный способ добиться ответа.

– Я тебе никто! – глухо проговорил Гастон, избегая смотреть на нее. – Я верно служил твоему отцу и не смог ослушаться его. Надо было бросить тебя. А я не посмел.

Николь с силой сцепила пальцы. Значение каждого слова в отдельности доходило до нее, однако вместе они отказывались складываться во что-то, имеющее смысл. «Я верно служил твоему отцу» – что это значит?!

И вдруг Николь поняла.

– Я что, внебрачная дочь графа Гуго? – недоверчиво спросила она.

Гастон первый раз посмотрел в упор на нее. Лицо его исказилось, как если бы он хотел рассмеяться и зарыдать одновременно, рот задергался, и от этого зрелища у девочки мороз пробежал по коже.

– Ты законная дочь графа Симона, – тусклым голосом сказал он. – Симона де Вержи.

Некоторое время Николь непонимающе глядела на него сверху вниз. А потом в голове у нее что-то взорвалось. Тонкий морозный звон заполнил все вокруг, вонзился в уши ледяной иглой, оглушил и ослепил ее.

Когда он понемногу стих, Николь обнаружила себя сидящей на полу напротив Гастона.

– Это неправда, – спокойно сказала она. Вернее, пыталась сказать. Слова отчего-то остались во рту, они забивали горло влажными тряпками и мешали дышать.

Николь попыталась выдавить их по одному.

– Неправда…

– Хозяин был женат, – ровно сказал Гастон. – В браке родился ребенок, девочка. Когда Головорез ворвался в замок, мой господин приказал мне спасти младенца. Он сказал, в подземельях есть потайной ход, и объяснил, где.

– П-п-почему он сам не бежал? – запинаясь, выговорила Николь.

– Ему бы не дали уйти. К тому же граф слишком любил эту… – Конюх скривился, будто одно только имя супруги графа могло осквернить его губы, и брезгливо закончил: – эту женщину. Он не бросил бы ее.

– А ты спасся?

– Его милость отвлек убийц, а я спустился в подземелья и отыскал проход, о котором он говорил.

…В лабиринте криков и звона мечей не было слышно. Треск факела, его собственное хриплое дыхание и мяуканье младенца – вот что досталось Гастону Огюстену вместо сладостной музыки битвы. Пусть он не воин, но его судьба связана с судьбой Симона де Вержи! Он защищал бы его до последнего и погиб, как подобает мужчине. Однако граф решил иначе…

Господи, как он ненавидел этот ноющий кусок мяса, завернутый в одеяло! С каким злым упоением расколотил бы маленькую красную голову о каменную стену, будь младенец бастардом! Но поступить так с ребенком, рожденным в освященном церковью браке, конюх не мог. Он держал на руках законную наследницу Симона де Вержи, и, отчаянно ненавидя ее, отдал бы жизнь за ее спасение.

Он едва не пропустил нужный поворот – только в последний миг спохватился, что уже отсчитал восемь ответвлений. «Поверни обратно, – нашептывал убедительный голос. – Сделай вид, что не нашел хода!»

Гастон заскрипел зубами. Почему, почему этот жребий выпал ему? Разве о спасении молил он господа каждодневно? Никогда. Лишь о том просил, чтобы жить и умереть с достоинством. И вот бежит прочь, подобно трусу, унося с собой плод чрева презренной женщины.

Он и повернул бы, поддавшись внутреннему голосу. Но младенец вдруг утих, а пламя факела вспыхнуло ярче и изогнулось вбок, настойчиво указывая путь.

Гастон больше не смел противиться. Он стиснул зубы и свернул в девятый по счету боковой проход.

Второй раз сомнения настигли конюха, когда его глазам открылся провал. «Он покажется тебе глубоким! – предупредил граф. – Не бойся, это лишь обман зрения». Может оно и так, но Гастону почудилось, что ему предстоит отправиться прямо в ад.

Но, по крайней мере, он будет там не один! Чертов младенец, виновник его постыдного спасения, окажется в кипящем котле вместе с ним. И, глухо рассмеявшись этой мысли, Гастон шагнул вниз…

– Ты всех обманул, – прошептала Николь. – Те, кто знал о семье графа Симона де Вержи, погибли в ту ночь, и тебя некому было разоблачить.

Гастон провел рукой по лбу и огляделся, только сейчас осознав, что наговорил. Господи, что он наделал! Столько лет молчания – и вдруг эта необъяснимая слабость!

Он перевел взгляд на девчонку, сидевшую перед ним – бледную, потрясенную его рассказом, – и ему стало ясно, отчего он выдал хранимую так долго тайну.

Кто-то остриг ей волосы. И сходство, которое он упорно не хотел признавать, стало явным.