Тайна Желтой комнаты. Духи Дамы в черном

В молчании, которое последовало за этим драматическим и блестящим объяснением, таилось нечто ужасное. Мы чувствовали боль за прославленного профессора: безжалостная логика Фредерика Ларсана вынуждала его открыть мучительную правду или молчать, что было еще мучительнее. И тут этот человек, живое воплощение страдания, поднялся и простер руку жестом столь торжественным, что мы все склонили голову, как перед чем-то священным. Громким голосом, в который он, казалось, вложил все свои силы, профессор отчеканил:

– Клянусь жизнью моей умирающей дочери, что с той секунды, как я услышал ее призывы о помощи, я ни на миг не отходил от двери. Клянусь, что дверь эта не открывалась, когда я оставался один в лаборатории. Клянусь, что, когда трое моих слуг и я проникли в Желтую комнату, убийцы там не было. Клянусь, что преступник мне неизвестен!

Стоит ли говорить, что, несмотря на всю торжественность этой клятвы, словам господина Стейнджерсона мы не поверили? Фредерик Ларсан дал нам надежду узнать правду, и терять ее так быстро нам не хотелось.

Господин де Марке объявил, что наша «беседа» закончена, и мы готовы уже были покинуть лабораторию, как вдруг репортер, этот мальчишка Рультабийль, подошел к господину Стейнджерсону, с великим почтением пожал ему руку, и до меня донеслись его слова:

– Я верю вам, сударь!

На этом я кончаю цитировать – мне казалось, что без этого не обойтись, – повествование господина Малена, письмоводителя суда в Корбейле. По-видимому, нет нужды сообщать читателю, что обо всем происшедшем в лаборатории мне немедленно и точно рассказал сам Рультабийль.

Глава 12 Трость Фредерика Ларсана

Я рассчитывал уехать из замка только около шести, взяв с собой статью, в спешке написанную моим другом в небольшой гостиной, которую господин Дарзак предоставил в наше распоряжение. Репортер собирался ночевать в замке, воспользовавшись необъяснимым гостеприимством Робера Дарзака: в эти тяжелые дни господин Стейнджерсон препоручил ему все домашние хлопоты. Тем не менее Рультабийль вызвался проводить меня до вокзала в Эпине. Когда мы шли по парку, он сказал:

– Фредерик Ларсан и впрямь очень умен, репутация у него не дутая. Знаете, как ему удалось отыскать башмаки папаши Жака? Рядом с местом, где мы заметили следы изящных штиблет и где исчезли следы грубых башмаков, обнаружилась прямоугольная вмятина в земле, свидетельствующая о том, что недавно там лежал камень. Ларсан стал искать этот камень, не нашел и тут же сообразил, что им воспользовался преступник, чтобы утопить в пруду башмаки, от которых он хотел избавиться. Расчет Фреда оказался верен, что и доказал успешный поиск. Я об этом не подумал, но должен сказать, что мыслями я уже был в другом месте, поскольку по большому числу следов пребывания убийцы в павильоне, а также по совпадению следов, покрытых черной пылью, со следами папаши Жака, рисунок которых я сделал без его ведома в Желтой комнате, я понял, что преступник хотел бросить подозрение на старика-слугу. Именно это и позволило мне сказать ему, если вы помните, что найденный в этой несчастной комнате берет должен напоминать его собственный, и описать найденный там платок: он должен был походить на тот, которым папаша Жак при мне воспользовался. До сих пор мы с Ларсаном рассуждали одинаково, но дальше наши пути разошлись, и это ужасно: он совершенно искренне впадает в заблуждение, и мне придется поэтому сражаться впустую.

Я был удивлен, с каким нажимом мой молодой друг произнес последние слова. Он повторил:

– Но верно ведь: сражаться с выдумками – это и есть сражаться впустую!

Мы как раз проходили позади замка. Наступила ночь. Одно из окон на втором этаже было приоткрыто. Из него сочился слабый свет и слышались какие-то звуки, привлекшие наше внимание. Мы пошли вперед, пока не уткнулись в дверь, расположенную прямо под окном. Рультабийль шепнул мне, что это окно комнаты мадемуазель Стейнджерсон. Звуки, привлекшие наше внимание, на секунду замолкли, потом послышались вновь. В комнате кто-то глухо стонал. Нам удалось различить только три слова: «Бедный мой Робер!» Рультабийль положил руку мне на плечо и прошептал прямо в ухо:

– Знать бы, о чем говорят в комнате, расследование длилось бы недолго.

Он осмотрелся: в густой тьме была видна лишь крохотная лужайка, окаймленная деревьями. Стоны опять смолкли.

Раз нельзя услышать, можно попытаться хотя бы посмотреть…

Сделав знак, чтобы я ступал потише, Рультабийль потащил меня через лужайку к березе, ствол которой белел во мраке. Росла она как раз напротив интересовавшего нас окна, а нижние ее ветви находились примерно на уровне второго этажа. Сидя на одной из них, можно было легко увидеть, что происходит в комнате мадемуазель Стейнджерсон. Именно об этом и подумал Рультабийль: приказав мне сидеть тихо, он обхватил ствол березы своими молодыми крепкими руками и полез. Вскоре он пропал среди ветвей, и наступила тишина.

Приоткрытое окно напротив меня все еще светилось, никакие тени там не мелькали. Было тихо. Я ждал. Внезапно сверху до меня донеслись слова: