Тайна Животворящего Креста

– А в том, что эти чернила глубоко въедались в толщу пергамента и производили в нем химические изменения. А здесь еще медные пластины… Помните, как в школьных опытах медь оседала на железном гвозде, погруженном в медный купорос? Боюсь, что и здесь между железом, содержащимся в чернилах, и медным окислом с пластин могла произойти реакция, разрушающая структуру велена. И еще: похоже, что велен был покрыт сверху белковым раствором для лучшего отбеливания. Это способствовало тому, что листы велена сейчас плотно слиплись друг с другом и их невозможно разделить без использования специального инструмента: можно повредить велен или даже сам текст.

– Хорошо, что вы предлагаете? – спросил Тавров.

– Для начала я попробую увлажнить листы и их разделить. Для этого мне понадобятся тонкие лезвия.

– Их можно извлечь из бритвенного станка, – предложил я. – Обычно я бреюсь электробритвой, но в поездки стараюсь не брать вещи, без которых можно обойтись. Я купил сегодня пару одноразовых бритвенных станков и готов с радостью их пожертвовать.

– Спасибо, Мечислав! Тогда я приступлю к процедуре увлажения. Думаю, шести часов будет вполне достаточно.

Липатов взял эстамп с разложенным на нем папским документом и вышел из комнаты. Я же подвинул к себе медные листы и принялся их изучать. На первый взгляд они представляли собой нечто вроде медных листов для производства гравюр: на каждом были выгравированы извилистые зигзагообразные линии с надписями, выполненными латинским шрифтом. Одни надписи были покрупнее, другие помельче, причем те, которые помельче, были разделены надвое косой чертой. Хм… Что бы это могло означать?

В гостиную вернулся Липатов.

– Ну вот! – воскликнул он, довольно потирая руки. – Я уложил на документ влажное полотенце и через несколько часов попробую разделить слои велена. И мы узнаем, что и кому писал римский папа Иннокентий Третий в этом документе.

Заметив, что я разглядываю медные листы, он спросил:

– Ну как? Поняли, что это такое?

– Нет, – сокрушенно вздохнул я. – Нужна ваша помощь.

Липатов осмотрел одну пластину, затем другую. С минуту он стоял, сосредоточенно нахмурившись, затем улыбнулся и положил пластины на стол: одну вплотную к другой.

– Это карта, господа! Видите? Зигзагообразная линия переходит с одной пластины на другую. Это берег Эгейского, Ионического и Адриатического морей от Константинополя до Триеста. Надписи крупным шрифтом – это названия городов на побережье или недалеко от него.

– А что означают надписи шрифтом поменьше? – спросил Тавров. – И что интересно: все они размещены в столбик возле названия города, но их всегда разное количество. Что они означают?

– Этого я не знаю, – признался Липатов.

Мы принялись выдвигать разнообразные предположения, но ни одно не казалось убедительным. Единственное, на чем мы сошлись, что это, скорее всего, названия конкретных городов и примыкающих к ним областей, а также фамилии знатных родов, в них живущих. Но зачем понадобилось составлять эти списки?

* * *

Марина на этот раз решила порадовать нас ужином. Впрочем, жареные вешалицу, плескавицу и чевапчичи Марина приобрела в месаре, а картофель фри – в уже знакомом ресторане «Адриатик». Я помогал накрывать ей стол в гостиной, когда возле виллы раздался сигнал автомобиля. Выглянув с террасы, я увидел знакомый «Фольксваген Гольф», из которого выходил улыбающийся Вуланович. К моему удивлению, следом за ним из машины вылезли Ландсберг, Юра и Сандро. А этих кто сюда звал?!

Мое недоумение разрешила Марина, весело ответив:

– Уж если звать гостей, так побольше: все равно посудомоечную машину заполнять.

Оказалось, что она встретила Ландсберга с его студентами, когда возвращалась за нами к Морским воротам Котора, и пригласила их на ужин. Во всяком случае, именно так она объяснила присутствие излишнего количества гостей разъяренному Липатову, буквально ворвавшемуся на кухню.

– Все равно ты Вулановича пригласил на ужин! – защищалась Марина. – Следовало предупредить меня заранее, что ватиканский профессор тебе менее приятен, чем черногорский.

Ничего исправить было нельзя, поэтому оставалось только смириться. Мы уселись за стол и приступили к трапезе. Липатов сидел с мрачным выражением лица, но в конце концов наши с Тавровым и Мариной усилия, а также тосты под монастырку, вильямовку и лозовач разрядили обстановку. В заключение ужина последовал кофе и остатки привезенного из домодедовского дьюти-фри «Джемисона». Вот тут и начался разговор.

– Господин Липатов! Вам удалось найти то, что вы искали? – спросил Ландсберг. Я подумал, что Липатов даст отрицательный ответ. И еще подумал, что зря он отказывается от помощи Ландсберга: ведь ватиканский профессор может помочь с изучением документа из канцелярии папы Иннокентия Третьего. Но, похоже, что Липатов думал точно так же. Он достал из ящика тумбочки медные пластины и передал Ландсбергу.

– Взгляните, господин Ландсберг. Что вы можете сказать об этом?