Тайна жизни: Как Розалинд Франклин, Джеймс Уотсон и Фрэнсис Крик открыли структуру ДНК

Через неделю Уотсон получил еще более резкое письмо от Кристиана Лэппа, к тому моменту прознавшего о нарушениях, сопровождавших переезд Уотсона в Кембридж. Не желая принимать на себя ответственность за это, Уотсон ответил, что письмо Лэппа «потрясло» его, и, как и планировалось, винил Лурию: «Я приехал сюда не по собственной инициативе, а по совету доктора Лурии и подал заявление тотчас после того, как мне пообещали место в кембриджской лаборатории. Я, однако, чувствую, что, вероятно, должен был предоставить вам более полную картину событий, приведших меня к этому шагу». И не преминул заметить, что «домашние проблемы» доктора Калькара стали препятствием для его научной работы в Копенгагене: «Я не нашел там поддержки и руководства, на которые рассчитывал»{452}.

Хотя Уотсон получил грант Национального фонда детского паралича в размере 3000 долларов, эти средства предназначались для финансирования работы с Дельбрюком в Калифорнийском технологическом институте в следующем академическом году, а не его нынешнего пребывания в Кембридже. Этот грант давал «подушку безопасности», но, как Джеймс написал родителям 28 ноября, он по-прежнему хотел обеспечить себе возможность работать в Кавендишской лаборатории: «Я приму [грант NFIP], по возможности оговорив, что его можно будет прерывать на 6 месяцев за год. Мои личные планы поневоле туманны»{453}. В тот же день в письме сестре Уотсон пессимистически оценил вероятность того, что стипендиальный совет Merck все-таки решит профинансировать его работу в Кембридже{454}. 9 декабря он сообщил Максу Дельбрюку о своей плачевной ситуации: «У меня по-прежнему серьезные проблемы с переходом в Кембридж. Стипендиальный совет Merck (Пол Вайсс) совершенно озверел, так что в любой опубликованной мной статье может быть указано "бывший стипендиат Национального научно-исследовательского совета"». По крайней мере, его еще необходимо было официально уволить, а кроме того, имелся шанс получить от Кавендишской лаборатории средства, покрывающие треть гранта Национального научно-исследовательского совета. Однако письмо завершалось весьма уверенно: «Однако я нисколько не сожалею о своем поспешном переезде в Кембридж. Лаборатория Германа просто наводила тоску»{455}.

8 января 1952 г. Уотсон, вернувшись из Шотландии, где отдыхал в роскошном имении коллеги, написал о текущей ситуации родителям: «Полагаю, что вы, вероятно, беспокоитесь сильнее меня… Признаюсь, я не питаю уважения к Полу Вайссу, человеку пренеприятнейшему. От перехода в Кембридж я точно существенно выиграл, так что в целом не жалею, что преждевременно уехал из Копенгагена. Там у меня был умственный застой»{456}.

Когда канцелярия Вайсса уведомила Уотсона, что на любую работу, которой он хочет заниматься в Кембридже, нужна новая заявка о предоставлении гранта, он послушно отправил новый запрос, как требовалось, к 11 января, сопроводив его очередной порцией извинений перед мелочными заокеанскими властями. Неделю спустя он признался родителям, что трудности с финансированием сильно поубавили удовольствие от пребывания в Кембридже, и попытался успокоить их тем, что у него еще остается несколько сот долларов «на жизнь» и слать ему деньги нет нужды{457}.

Наконец 12 марта Уотсон получил официальную оценку своего «проступка», то есть переезда в Кембридж без уведомления или одобрения Национального научно-исследовательского совета{458}. Стипендиальный комитет Merck несколько смягчил это тем, что все же предоставил ему деньги для работы в Кембридже, но на восемь месяцев, а не на двенадцать, как в Копенгагене. Рассчитав, что благодаря новому гранту и накоплениям за прошлый год хватит денег на кров и еду, Уотсон вежливо принял новые условия. Зато в письме Лурии он назвал Вайсса «чертов ублюдок», а тот даже счел эту характеристику недостаточно резкой: «Что касается Пола Вайсса, я склонен согласиться с твоим определением, хотя сам, будучи еще менее, чем ты, британцем, назвал бы его не чертовым ублюдком, а проклятым сукиным сыном»{459}.