Тайна жизни: Как Розалинд Франклин, Джеймс Уотсон и Фрэнсис Крик открыли структуру ДНК

В тот день Джон Рэндалл поручил своим сотрудникам провести коллоквиум по нуклеиновым кислотам в лектории колледжа в три часа дня. Докладчиков было трое. Уилкинс выступил с обновленным вариантом сообщения, которое сделал в мае в Неаполе и повторил в июле в Кембридже, демонстрируя свидетельства наличия на дифракционной рентгенограмме ДНК повторяющегося крестообразного элемента, указывающего на спиральную структуру. Он также рассмотрел растяжимость волокон нуклеиновых кислот, оптические свойства ДНК и свои результаты выделения ДНК из сперматозоидов каракатицы. В этом докладе было мало что нового, но годы спустя Уилкинс утверждал, что упомянул важные результаты Чаргаффа о соотношении пуриновых и пиримидиновых нуклеотидов в ДНК (больше никто из присутствовавших на коллоквиуме не помнил, чтобы он рассказывал что-либо связанное с работами Чаргаффа){582}.

После Уилкинса выступал Александр Стоукс (его все звали Алек), который говорил о своей новой теории. Он вывел математическую формулу (независимо от Крика, сделавшего то же самое в Кембридже примерно на неделю раньше), описывающую дифракцию на повторяющихся структурах в двумерных решетках (преобразование Фурье спиральной структуры). Стоукс с гордостью заключил, что в его работе представлен новый метод интерпретации дифракционных рентгенограмм ДНК{583}. Давая интервью через двадцать три года после того события, он вспоминал: «Я докладывал о дифракции на спиралях. Как мне помнится, во вступительной части я отметил, что Крик и Кокран пришли к тому же, однако мой доклад основывается исключительно на своей собственной работе». Что касается доклада Франклин, то у Стоукса остались о нем очень смутные воспоминания{584}.

Франклин отвели худшее время – во второй половине дня. Коллоквиум длился уже больше двух часов, и сонные слушатели мечтали о пиве по окончании. Оглядев мужчин, которые станут оценивать ее работу, она взяла себя в руки и поднялась на сцену. Положила стопку записей на дубовую трибуну, откашлялась и характерным для нее аристократическим тоном изложила детали своего исследования, отличавшегося высоким техническим уровнем. В переднем ряду жестких деревянных скамей прямо перед ней сидел Морис Уилкинс. На один-два ряда за ним закинул ногу на ногу Джеймс Уотсон, запасшийся газетами на случай, если доклад окажется неинтересным. Это была первая личная встреча Франклин и Уотсона.

Французский микробиолог и генетик Франсуа Жакоб, в 1965 г. получивший Нобелевскую премию по физиологии и медицине[49], описал, как вел себя молодой Уотсон на собраниях примерно в то время. Джеймс, войдя в аудиторию, высматривал наиболее важных среди присутствовавших ученых и садился рядом с кем-нибудь из них. Одет он был обычно небрежно: «Полы рубахи развеваются, брюки на коленях пузырем, сползшие носки болтаются на щиколотках». Манера говорить отличалась короткими отрывистыми фразами. Жакоб увидел «странное сочетание нелепости и проницательности… детскости в том, что касалось жизни, и зрелости в вопросах науки»{585}.

На коллоквиуме 21 ноября присутствовало около пятнадцати ученых, но имеется лишь три письменных свидетельства о содержании доклада Розалинд Франклин: мемуары Уотсона 1968 г., мемуары Уилкинса 2003 г. (дополненные интервью, которые он время от времени давал позже) и записи самой Франклин, сделанные в 1951 г. при подготовке к этому выступлению. Наиболее известна версия Уотсона, что очень печально, поскольку то, что он писал о Франклин, весьма субъективно. По замечанию Хораса Джадсона, рассказ Уотсона краток и уклончив, записей он не делал и, по его собственному признанию, мало что понимал в речи Франклин и плохо запомнил ее содержание{586}.

Вечером во вторник, 20 ноября, Уотсон побывал на вечеринке в доме Брэгга в Кембридже, после чего послал письмо родителям, в котором упомянул предстоящее событие: «Завтра я поеду в Лондон слушать о нуклеиновых кислотах в Королевском колледже, а затем в пятницу, наверное, отправлюсь в Оксфорд, поскольку другие из нашей лаборатории едут»{587}.

Уотсон был мало уместен на коллоквиуме по более важной причине, чем присущая ему чудаковатость: по свидетельству Крика, тогда Джеймс еще едва знал кристаллографию{588}. Хотя он уверял родителей, что быстро постигает эту премудрость, но на деле изучал ее лишь несколько недель, так что слабо разбирался в сложных математических методах интерпретации рентгенограмм и путался в терминологии. Неудивительно, что в докладе Франклин его многое озадачило. Вот каковы его воспоминания об этом: