Тайна жизни: Как Розалинд Франклин, Джеймс Уотсон и Фрэнсис Крик открыли структуру ДНК

Сложность еще и в том, что по одной рентгенограмме невозможно получить достоверный результат. Приходится много раз поворачивать образец на очень небольшой угол и одновременно снимать рентгенограмму, пока кристалл не провернется на суммарный угол 180? или больше; на каждой из полученных дифрактограмм будет своя картина дифракции. Этот процесс отнимает очень много времени, отупляет и утомляет физически. В те времена каждую из сотен, а то и тысяч дифракционных картин анализировали вручную с помощью собственных глаз и линейки. Каждый шаг следовало выполнить безупречно, поскольку погрешности измерений привели бы к ошибочным результатам и выводам{225}. Размытая картинка вела к еще более неопределенной оценке расположения атомов в молекуле данного вещества.

Розалинд Франклин достигла ошеломляющего мастерства во всех этих процедурах и получала превосходные результаты{226}. Ее коллега, итальянский кристаллограф еврейского происхождения Витторио Луццати, восхищался ее «золотыми руками»{227}. Руководитель Розалинд Жак Меринг описывал Франклин как одну из лучших своих учениц, обладавшую неутолимой жаждой новых знаний и потрясающими навыками, позволявшими разрабатывать и проводить сложные эксперименты{228}.

В Париже социальная жизнь Франклин, которая свободно говорила по-французски, обрела, можно сказать, континентальный стиль. Она любила ходить за покупками: с удовольствием заглядывала в зеленные и мясные лавки, по пути поглощая сладкую выпечку, или в бутики, чтобы подобрать шарфик, примерить свитер. Забывая о времени, Розалинд бродила по переулкам Города огней[28]. Она усвоила предложенный Кристианом Диором стиль нью-лук и носила модные тогда платья «в талию» с длинной широкой юбкой{229}. Розалинд прониклась местной культурой, интересовалась политикой, часто ходила с подругами и кавалерами в кино, театр, на лекции, концерты и художественные выставки. Ее живость, элегантность и молодая прелесть не остались не замеченными мужчинами, встречавшимися ей в жизни. Высказывалось мнение, что она увлеклась привлекательным куртуазным Жаком Мерингом, однако, поскольку он был женат, хотя у каждого из супругов была своя жизнь, быстро отступилась, осознав, что на романтическое будущее надеяться не приходится{230}.

Франклин прожила в Париже четыре года, из них три – в маленькой комнате на верхнем этаже дома по улице Гарансьер, за которую платила 3 фунта[29] в месяц. Вдовствующая домовладелица установила строгие правила: не шуметь позже половины десятого вечера и пользоваться кухней только после того, как служанка приготовит хозяйский обед. Несмотря на эти ограничения, Франклин научилась печь вкуснейшее суфле и часто готовила для друзей. Хозяйка разрешала принимать ванну раз в неделю, а в остальное время приходилось довольствоваться жестяным тазиком с чуть теплой водой. Зато плата была втрое меньше, чем в других вариантах, и местоположение замечательное: недалеко Сорбонна, рядом Сена, Люксембургский сад и квартал Сен-Жермен-де-Пре со знаменитой церковью, шикарными магазинами и уютными кафе{231}.

В labo мужчины и женщины были на равных: они вместе проводили эксперименты, перекусывали, пили кофе и так спорили по научным вопросам, словно от результата зависела их жизнь. Луццати (позже, в 1953 г., он работал в Бруклинском политехническом институте в одном кабинете с Фрэнсисом Криком) вспоминал, что у Франклин глубоко внутри был «психологический узел», который он никак не мог понять. У нее появилось много друзей, но были и враги – по мнению Луццати, потому, что Розалинд была очень сильной, и это подавляло, очень требовательной к себе и другим, готовой не нравиться. Ему часто приходилось сглаживать ее словесные резкости, и вместе с тем он утверждал, что «она была человеком исключительной честности, неспособным поступиться принципами»: «Все, кто работал с ней непосредственно, окружали ее любовью и уважением»{232}.

Aventure parisienne[30] Розалинд было совершенно противоположно британскому стилю, с которым она позднее столкнулась в Королевском колледже Лондона. По словам физика Джеффри Брауна, работавшего с Франклин и в Париже, и в Королевском колледже, labo «напоминала бродячую оперную труппу: в любой дискуссии они кричали, топали ногами, ссорились, швырялись друг в друга мелкими предметами, рыдали, падали друг другу в объятия, а к концу таких пылких дебатов бури стихали, не оставляя обид»{233}.