Тайна Зинаиды Серебряковой

— Я знаю, что вы подумали. Уверяю вас, я вполне нормальный человек, с нормальными пристрастиями. Не слишком, может быть, темпераментный и чрезмерно разборчивый — это да. У меня есть страстное увлечение, однако оно не имеет отношения к сексу. Я, видите ли, заядлый коллекционер русского искусства начала столетия — в России это время называется Серебряным веком. Собственно, именно в связи с этим и лечу в страну моих предков. И мне — простите великодушно и поймите правильно! — будет не до того, чтобы устраивать свою личную жизнь. Кроме того… Кроме того, именно с «русскими невестами» связано одно из самых печальных, самых горестных воспоминаний моей жизни.

Джейсон помолчал, потом неожиданно для себя сказал:

— Открою вам секрет, чтобы уж окончательно расставить все точки над i. Я вряд ли буду в ближайшее время котироваться на брачной бирже. Ведь я лечу в Россию также и для того, чтобы почтить память женщины… единственной, может быть, женщины, которую я в своей жизни любил.

И только тут Келли обратила внимание, что ее загадочный спутник одет в строгий, даже мрачный черный костюм и вид у него в самом деле совершенно такой, как если бы он собрался на похороны.

* * *

Лида довольно долго стояла перед дверью с цифрой 19, не решаясь позвонить. Потом осмелилась — тренькнула разок, и опять долго ждала.

Никого? Осечка вышла! А драгоценное время уходит. На сегодня еще столько намечено…

Она снова потянулась к звонку, и в этот момент раздалось скрежетание и ворчанье открываемых замков, а потом дверь распахнулась и на пороге возникла высокая девушка в коротком и узком бирюзовом халатике. Уставившись на Лиду смеющимися глазами, она нервно отвела со лба челку (челку!) и шепнула:

— С ума сойти!

Потом она схватила Лиду за руку и сильно дернула, втаскивая в квартиру. Тотчас вырвала у нее сумку, брякнула куда-то на пол, наскоро чмокнула Лиду в щеку, обдав ароматом каких-то невероятно приятных, незнакомых духов, и махнула вдоль длинного темного коридора, в который выходили две двери. Жестами девушка с челкой показала Лиде, что в первую дверь она входить не должна, а должна войти во вторую. При этом глаза ее все время смеялись, и Лиде тоже вдруг сделалось необыкновенно смешно, и вообще, было нечто необыкновенно естественное в том, что она вот так стоит рядом со своей сестрой-близнецом, которую с рождения не видела, а ощущение такое, будто и не расставались никогда, и вся жизнь их прошла рядом.

— Сонечка! — вдруг донесся из глубины квартиры встревоженный женский голос. — К вам кто-то пришел? Вы где?

Соня сделала Лиде страшные глаза и снова махнула рукой вдоль коридора.

Та кивнула и послушно пошла — почему-то на цыпочках: наверное, потому, что от волнения забыла о домашней привычке разуваться у порога и не хотела стучать каблуками.

— Все в порядке, Людмила Григорьевна, — отозвалась Соня, тщательно запирая дверь, и Лида с новым волнением услышала ее — свой! — голос. Очень приятный голос, надо сказать. Совсем не такой уж писклявый и неестественный, каким он представал в записи. С другой стороны, кто может говорить естественно, если знают, что его в это время записывают на магнитофон? Лида, например, не могла. — Это соседка приходила денежку занять. Пенсию задержали, а мне разве жалко?

— Добрая вы душа, Сонечка, — уже успокоенно, размягченно отозвалась Людмила Григорьевна — и почему-то испуганно ойкнула.

Лида знала, почему она ойкнула. И сама-то еле удержалась от испуганного восклицания, по забывчивости сунувшись в ту самую дверь, куда ей не позволяла войти Соня, и увидав в зеркале напротив жуткое, неподвижно-белое лицо со вздыбленными волосами. Обладательницей этого лица и волос оказалась дебелая дама неопределенных лет, облаченная в какую-то странную одежонку, едва прикрывавшую пышную грудь и не доходившую до пухлых колен. Дама в вольготной позе полулежала на высокой узкой кушетке и вся была освещена чрезмерно ярким светом ногастой лампы. Рядом громоздилась металлическая этажерочка, вся уставленная баночками и бутылочками.

Лида только окинула комнату мгновенным взором — и отпрянула, испуганно оглянувшись на сестру. Та грозила ей кулаком одной руки, а другой зажимала рот — такое впечатление, чтобы не прыснуть.

Впрочем, голос ее был совершенно спокоен, когда она вошла в комнату и произнесла:

— Что случилось, Людмила Григорьевна?

— О господи, Сонечка, — все так же испуганно отозвалась дама. — У меня от жары, что ли, глюки начались, верите? Вдруг почудилось, что вижу вас в дверях, но одетой совершенно иначе, в какую-то серую юбку и черный пиджак, прямо как призрак… Вы мелькнули — и исчезли. И вдруг входите снова вы!

— Ей-богу, то была не я, — не погрешив против истины ни словом, поклялась Соня. — Это небось и правда был глючок небольшой. Душновато здесь, вам не кажется? Может, проветрим маненько?

— Нет, но у нее было совершенно ваше лицо! — упорствовала дама. — И фигура ваша, и волосы. Это были вы, совершенная вы! Или ваш близнец.