Вице-король желал, чтобы у нее было все необходимое, более того – лучшее, все, чего заслуживал высокий сан вдовы. Ей приносили еду из кухни правителя, у нее была богатейшая одежда, какую можно было найти в Перу, ее комнаты были обставлены дорогой мебелью, привезенной из Испании или изготовленной придворными мастерами. Но она, казалось, не замечала этих знаков внимания – едва прикасалась к еде, носила изо дня в день одно и то же платье, спала на узкой кушетке в самой маленькой комнате.
Возможно, и комнаты, и пища, и обстановка казались ей нищенскими после варварской роскоши дворца Верховного Инки, в котором она родилась и прожила всю жизнь. А возможно, ей все было безразлично. Ведь не было у нее единственного, в чем она нуждалась, – свободы.
Она жила здесь, как в тюрьме, в золоченой клетке. Как положено в приличной тюрьме, раз в день ее выводили на прогулку – но не в тюремный двор, а на улицы Куско, города, который когда-то лежал у ее ног, покорный и преданный.
Вдовствующая императрица с гордо поднятой головой проходила по улицам и площадям, по шумным рынкам. Рядом с ней неотлучно шли две дюжие служанки, чуть позади – трое солдат с алебардами.
Рыночные торговки и озабоченные хозяйки с корзинками снеди, смуглые крестьяне-индейцы из ближних деревень и слуги из богатых домов, увидев ее, замолкали и застывали в низком поклоне, провожая глазами царственную пленницу, а потом шептались между собой, обсуждая увиденное.
Она не любила эти прогулки: они только напоминали ей о былом величии и нынешнем позоре.
Единственной отрадой, единственной отдушиной пленницы была ее маленькая дочь. С ней она часами разговаривала на своем языке, пела древние песни, рассказывала о былом величии их семьи. На первых порах няньки пытались препятствовать их общению, но натолкнулись на безмолвное, но яростное сопротивление и вынуждены были отступить.
Однажды утром к пленнице пришел незнакомый человек в черной сутане католического священника. Он почтительно поздоровался и, опустившись в кресло, проговорил:
– Ваше Величество, я думаю, для вас пришла пора принять истинный свет католической веры, присоединиться к матери нашей Церкви…
– Я родилась в другой вере, в вере моих отцов, и в этой вере умру, – спокойно, не повышая голоса, ответила женщина.
– Но большинство ваших бывших подданных уже приняли христианство, – возразил священник. – Не следует ли вам последовать за ними и креститься?