Тайна Золотой долины. Четверо из России [Издание 1968 г.]

«Три — Бульди — три» — это мы. В цирках вообще любят разные загадочные имена. Бывает, какого-нибудь Эбера,[126] переделают в Гирша.[127] Так и с нами… Что ж, мы были не против. Но нас не совсем устраивало, что пан Мальчевский, зная лучше кого бы то ни было, что мы еще не ели, не звал нас завтракать. Мы достали остатки вчерашней еды и стали есть, когда он явился на репетицию:

— Итак, маэстро, давайте репетировать!

Димка продемонстрировал все свои номера: и ходьбу на руках, и жонглирование камешками, и вообще все, что умел. Но хозяин остался недоволен.

— Попробуем поднять вас под купол цирка!

Он отцепил от столба веревку и велел Димке ухватиться за нее зубами. Димка уцепился, и в ту же минуту его потянуло наверх, он оторвался от земли и повис. Так пан Мальчевский протащил его до самого купола, а потом отпустил.

— Хорошо, маэстро, хорошо! — бегал поляк вокруг Димки. — А теперь посмотрим, как с тобой…

Меня положили, прицепили ногами к Димкиным ногам, и повторилось все сначала. Димка терпел. Но и этого показалось мало нашему хозяину.

— А теперь самое последнее. Ты, Грета (это Белку я так назвал. Я был Отто, Димка — Руди, Нюра — Грета)… Ты, Грета, возьмись за руку Отто, и вы все трое поднимитесь вон туда, — указал пан под купол цирка.

Но как только стали поднимать нас троих, Димка вдруг схватился руками за веревку и крикнул:

— Спускайте!

И — выплюнул кровь.

— Пусть сам пробует!

Пан Мальчевский с руганью подскочил к Димке:

— Что ты говоришь? Какой ты есть артист, если такой простой вещи сделать не можешь? Это же так легко!

— Вы попробуйте сами, а мы будем зрителями, — огрызнулся Димка.

В результате долгих споров договорились, что Димка будет поднимать меня одного, но в последний момент я должен выбросить фашистский флаг.

Затем начались мучения с выходом. Пан Мальчевский считал, что мы не умеем держаться на сцене.

— Выход, маэстро, выход — самое главное. От него зависит успех артиста.

По его команде мы выбегали из-за сцены и раскланивались с публикой.

— Где улыбка? — кричал Адам. — Улыбайтесь же!

И снова гнал нас за кулисы.

— Как ты выходишь? — доставалось Белке. — Что ты топчешься, как русский медведь?

И пан показывал, как топчется русский медведь. Толстый, на коротких ножках, он поднимал к голове руки и, переваливаясь с боку на бок, медленно поводя головой, топал навстречу зрителю.

Если б мы не устали и не злились, то, наверняка, хохотали бы. Но нам было не до смеха. Следовало обязательно дать сегодня представление. Ведь за него причиталось восемь процентов выручки!

Перед самым вечером, примерив костюмы, мы отправились в кафе перекусить.

Все тело ломило, и я спросил:

— Димка, а ты сможешь сегодня выступать? Что до меня, то я почти готов…

Он только махнул рукой.

К цирку уже валил народ — всё женщины с ребятами, иногда старики.

— Сбор сегодня, видно, будет большой! — оживился Димка.

— Как же, «Три — Бульди — три!» — засмеялась Белка, кивая на афишу, где красовались какие-то наряженные пыжики, должно быть, мы.

Представление назначалось на восемь часов, было уже около девяти, а у кассы все еще волновалась очередь. В зале стоял шум, все громко кричали: «Время, время!» Не только скамейки, а и все проходы были забиты зрителями. Зачем же пан Мальчевский продает еще билеты?

Я побежал в кассу, постучался.

— Сколько билетов продали, пан Мальчевский?

— А что ты ходишь сюда? — заорал на меня разгневанный пан. — Получишь свои деньги, не беспокойся. Ступай на арену!

Ах, вот чего он боится! Деньги! Ну хорошо же, я сейчас и потребую расчет.

— Давайте наши восемь процентов сбора! — посмотрел я на кассу.

Хозяин воровато задвинул ящик, где виднелись металлические и бумажные деньги.

— Потом, маэстро, потом! — не глядя на меня, скороговоркой ответил он.

— Нет, сейчас! — грубо крикнул я и стукнул по столу.

— Пся крев, о матка боска! — пробормотал пан и, схватив несколько бумажек, ткнул их мне. — Пожалуйста!

Я видел, что Мальчевский дал мне всего тридцать марок, и продолжал стоять.

— Хорошо, хорошо! Еще десяток марок! — в мою руку полетела бумажка. — Иди и готовься к выступлению.

Я убежал за сцену. Димка и Белка посматривали в кипящий зал. Я отдал деньги Белке, которая была у нас кассиром. Спустя несколько минут заиграл аккордеон, и пан Мальчевский провозгласил:

— Единственный в мире детский аттракцион! Три — Бульди — три!

В тот же момент мы с Белкой выскочили с улыбками на арену и встали по сторонам, подняв руки вверх, а Димка перекувырнулся несколько раз и встал между нами, тоже подняв руку.

Зрители дружно аплодировали.

В первых двух рядах сидели, словно проглотив палки, военные и, хмуро улыбаясь, смотрели на нас. В третьем ряду… Что за черт! В третьем ряду сидели Паппенгейм и Карл Фогель! Карл толкал под руку Паппенгейма, показывал на нас.

Выход закончился, мы убежали, и я шепнул второпях:

— Паппенгейм и Карл!

А пан Мальчевский уже приглашал:

— Первый номер на сцену!