Тайна Золотой долины. Повесть

- Да вот такой же майор и поймает. Да ещё несознательным обзовёт, да ещё и ногой топнет, а то и по шеям надаёт.

- Не надаёт! - не отступает от своего Димка. - Теперь за это - строго!

- Что ты мне говоришь? «Строго!» - зашумел Лёвка и даже глаза выпучил. Он хоть и маленький ростом, а когда заспорит, обязательно начинает шуметь и глаза выпучивать. - Мишка Петушков ездил на фронт? Ездил. Почти до передовой доехал. А там его, милячка, - цоп! Из-под лавочки за ножки вытащили и сдали коменданту. Такой же, наверно, майор был, как этот. Он и отправил Мишку обратно. А дома Мишке сначала мать штаны спустила, да ещё дядя пришёл - и таких лещей надавал!.. Мишка теперь на одни пятёрки учится. По рисованию и то пятёрка. Вот как нынче на фронт-то ездить!

Спорили-спорили - ни до чего не доспорились. Они всегда так: как сойдутся, так и заспорят. Димка - своё, Лёвка - своё: ни за что друг другу не уступят!

- Ну, что ж, - говорю, - давайте будем хоть металл собирать. Всё-таки - это помощь, а не четвёрки да пятёрки.

На следующий день в школу мы не пошли, а стали искать железный лом и носить его к Димке во двор. Потом опять не пошли, и ещё раз не пошли. Железа этого мы столько натаскали, что у Кожедубовых даже калитка перестала открываться, и в неё надо было пролезать боком.

- Мы, пожалуй, уже на целый танк набрали, - сказал Димка.

- Лучше на самолёт, - предложил Лёвка.

- Эх ты! Из чего самолёты делаются, не знаешь! Они же из алюминия делаются.

- Тогда давайте алюминий собирать. У нас дома есть две алюминиевые ложки, да у соседки на кухне кастрюля стоит.

- А у нас, - говорит Димка, - тоже ложки есть, да ещё миска, да другая миска, поменьше.

- А у нас, кружка есть и тоже миска.

Пособирали мы всё это - совсем немного получилось, даже на одно крыло и то мало.

Тут матери наши хватились, а посуды нет. И начали они с нас кожу тянуть, пока мы не принесли их добро, все эти ложки и миски, обратно.

Это что, сознательность?

Но и это ещё ничего. Мы бы этого алюминия, может, на целую эскадрилью натаскали, да пришла пионервожатая и отчитала маму за то, что я целую неделю на уроках не был.

- Вы понимаете, - говорит, - какая это четверть? Это самая решающая четверть. Экзамены на носу, а у вашего сына (это у меня - В. М.[1]) только по русскому языку пятёрка, а по остальным предметам - сплошные двойки.

И пошла, и пошла!.. Забыла, наверно, как сама же решающей назвала третью четверть. А теперь у неё уже четвёртая решающей стала. Так бы сразу и сказала! Мы бы тогда знали, что в третьей четверти уроки пропускать можно, а в четвёртой надо нажать. Сама же наговорила, и сама же во всём обвинила нас.

После этого всем нам дома была проборка, и мама взяла с меня честное пионерское, что я завтра же пойду в школу и начну хорошо учиться. Я не хотел слова давать, потому что знал - всё равно уж теперь двоек не исправишь. Но она пригрозила написать обо всём папе на фронт, и пришлось слово дать.

Утром мама ушла на работу, а я стал собираться в школу, но тут заявились Димка с Лёвкой.

- Идёшь, значит, выполнять долг, товарищ Молокоедов? - ехидно спросил Димка.

Я очень не люблю, когда меня по фамилии называют. Потому что, какая же это фамилия - Молокоедов! Можно подумать, что я молоком только и питаюсь, а я из-за этой фамилии даже смотреть на него не могу. Вот почему после этих Димкиных слов я рассердился на него и даже хотел дать ему в морду.[2]

- Пойду в школу, а ты что, запретишь?

- Ну, иди, иди, - сказал опять с ехидцей Димка. - Да, смотри, на пятёрки отвечай, может, Красной Армии от этого всё-таки полегче станет…

Вот тип! А мама ещё называет его ангелочком. Но я думаю, что это она делает по старой привычке: в детстве Димка был красивый, пухленький, с вьющимися светлыми волосами и голубыми глазами - настоящий ангелочек. Но теперь от ангельского вида у него остались только вьющиеся пепельные волосы. Ангелочек вытянулся, как жердь, шея длинная, лицо, точно мухи усидели, - всё в веснушках, а глаза из голубых стали серые. О характере я уже не говорю: это черт, а не ангел - ему бы только поиздеваться!

- Пойдём, Гомзин! - сказал он Лёвке. - Молокоедов только на словах силён. Ему лишь бы за мамкину юбку держаться да молочко потягивать из соски.

Лёвка ничего не ответил, наклонился и молчит. Димка рассердился, хлопнул дверью - и ушёл. Тогда Лёвка голову поднял, уши большие, как у телка, оттопырил и уставился на меня. А у самого в глазах слёзы.

- Не ходи, Вася, в школу, ладно?

- Это ещё почему?

- Если пойдёшь, меня мамка надерёт. Она вон какая сердитая стала. Как включит утром радио, услышит, что опять наши город сдали, так сама не своя становится - лучше под руку не попадайся.

- Ну, а если я не пойду, тебе легче будет?

- Она увидит, что ты тоже дома, и не так драть будет. Она тебя уважает - всё мне тобой в нос тычет.

Я предложил Лёвке тоже пойти в школу, но он только помотал головой, насупился и снова упёрся взглядом в пол.

- Ты что, Лёвка?