Тайна золотой реки (сборник)

– Торговые?! – Фрося откровенно улыбнулась и отрицательно покачала головой. – Да разве вы похожи на купчишек?! Чудак-человек!.. Да Гавриил Кузьмич у моего отца на «Сишане» до тринадцатого года матросом плавал, а потом, как сошёл на берег в Анадыре, так по сей час и не встречала… Помнишь, Шошин, «Сишан»?

– Но я ничего не задолжал твоему отцу.

– Отец боялся тебя.

– Не знал…

– Считал тебя политическим.

– Отчего ж в полицию не донёс?

– Не желал лишних хлопот и осложнений со стороны полицейского управления и морского ведомства. Он ведь почти ни с кем не общался. Одна была страсть – деньги, деньги и деньги… В семнадцатом у нас «Сишан» отобрали, и полез отец к генералу Пепеляеву. Обида, видите ли, у него на Советы была за гнилой кораблик. Красная Армия и партизаны крепко поддали тогда господам офицерам. Они драпать, а мы, дураки, за ними… В какой-то деревне на ночлег остановились. Слышу сквозь сон, вроде как мать рыдает. Выхожу из закутка – боже мой!.. Отец на полу корчится, а молоденькие офицеры пыряют его штыками. Возле обезумевшей матери куча денег, и деньги те офицеры по карманам рассовывают… Чудом жива я осталась. Офицеры избу подожгли, а сами тягу, да не успели… Партизаны… Пепеляевцев перестреляли. Меня из горящей избы они тоже вытащили… Потом уже к Бочкарёву попала. Хотела руки на себя наложить, да нельзя: крещёная…

Фрося небрежно пододвинула бутылку, плеснула немного в кружку, проглотила жгучий спирт, поперхнулась…

– Вы вот смотрите на меня и думаете, небось: чего это атаманша расплакалась? Меня ведь тут атаманшей зовут. Ну какая я атаманша? Я обыкновенная баба. И никакого зла я никому в этой постылой жизни не сделала. И ты, товарищ, – посмотрела она на Радзевича, – не косись на меня. Да и потом в долгу ты у меня. Неумело наследил на Черноусовском. Однако не бойся. Цапандин не догадается, куда исчез его стукач. Правда, мерзкий он мужик, беспощадный… Ему скажи спасибо. – Евфросиния кивнула на Нелькута…

Взяла со стола кружку с недопитым спиртом, подержала в руках, будто согревая теплом ладоней, выпила, шмыгнув расслезившимся носом.

– Зачем ты, Фрося? – укоризненно сказал Шошин.

– Душа горит с горя…

– От горя слёзы льют, а не водку пьют.

– Всё-то у вас выстроено.

– Не всё…

– Жениться тебе, Шошин, надо.

– Не на тебе ли?

– Хотя бы!..

– Пути-дорожки у нас разные.

– А мы их вдвоём в одну соберём.

– А Бочкарёва с Цапандиным в сваты пригласим?

– Злой ты человек, Шошин, а с виду и не скажешь. – И встала, стройная, неприступная. Постояла и, сдерживая рыдания, снова тяжело опустилась на лавку, еле слышно сказала: – Дурень, не живу я с Бочкарёвым…

Она, как во сне, натянула на голову шаль, собрав её в узел у подбородка, зябко закуталась в шубу и вышла, чуть заметно поклонившись Шошину. Нелькут двинулся за ней.

За порогом рубленки просыпался робкий рассвет. Огонь не гасили. Спать не ложились. Сидели молча и дымили махоркой. Шошин не находил себе места. В самый последний момент он хотел выскочить следом за Евфросинией и удержать её. Ведь как поначалу обрадовался он этой встрече, от которой могла измениться его и её судьба. Он ещё тогда, там, на стареньком «Сишане», не мог равнодушно переносить кого-либо из членов экипажа в обществе стройной большеглазой девочки с белоснежными бантами в тяжёлых косах. Купеческая дочка чем могла помогала матросам. Котельных духов – кочегаров – угощала она турецкими сигарами из отцовских припасов. Фрося… Добрый, милый человек…

– Красивая! – словно зная, о чём он думает, сказал Радзевич. – Веришь ей?

– Вроде бы искренне всё говорила…

– Братцы! – перебил их Волков. – Что-то лежит подо мной!

– Лекарства? – удивленно выдохнул Радзевич, достав и развернув свёрток.

– Ай да девка! – обрадовался Шошин.

– Да тут медвежий жир и гусиный, – перебирая содержимое, говорил Иосиф, – сулема, смотри, Шошин, стрептоцид…

– Да-а, – протянул Шошин, – теперь мы с лекарствами…

9

Вечерело. Шуршал на ветру колючий снег. Небо хмурилось бледно-серой облачностью. Шошин подъезжал к стойбищу. Издали слышались оленьи хгаки, голоса пастухов. Остановил упряжку в стороне от яранг, где уже стояло несколько оленьих и собачьих упряжек и, раздав собакам по рыбёшке, направился к жилью. Его окликнули.

– Тый! – обрадованно кричал Тырылгин. – Гаврила!

– А-а… Алексей!

– Айхал! – Тырылгин спешил навстречу. – Здравствуй, Гаврила!

– Здорово! – Шошину было приятно рукопожатие оленевода.

– Хорошо, что приехал! Батюшкин здесь, а с ним Слонимский, Татаев, Данила Жирков, Бубякин, Гаврилка Мохнаткин… Наших много! Все на корале. Скоро отёл. Устал, догор? – откровенно сияющий Тырылгин смотрел на Шошина. – Иди в ярангу. Скоро все придут. Чай пить будем. Говорить будем…

– Ты туда идёшь? – Шошин показал в сторону загона.

– Иннокентию помочь надо.

– Меня возьми…

– Хочешь посмотреть, как чаут бросаю? – Тырылгин широко улыбался, будто весь тундровый простор расплылся на его обветренных щеках. – Пойдём! Иннокентий тебя увидит – обрадуется! Он вспоминал всех вас. Хотел сразу после кораля в Нижнеколымск подаваться, а оттуда в Керетово. Ефим выздоровел?

– Поправляется…