Тайная алхимия

— Из Ренна, да, с золотом для сэра Джеймса Тирелла, и письмо, в котором… В Ренне тоже соглашались — будет безопаснее, если станет известно, что ваших сыновей нет в живых. И золото было предназначено для того, чтобы вдвойне подстраховаться, что это будет сделано, и сделано быстро… И милосердно.

Меня захлестывает горе, я не могу стоять.

Луи де Бретейлл опускается на колени перед моим сиденьем, стискивая мои руки, как будто только таким образом может убедиться, что я выслушаю его рассказ.

— Мадам, так это и было сделано: милосердно. То было накануне праздника Вознесения, что дало повод послать к ним тем вечером духовника. Они исповедались, причастились и получили благословение. Потом вместе легли спать, в тот святой канун, и ничего не узнали до тех пор, пока не проснулись уже рядом с Богом.

Я молча плачу, хотя и недолго: я познала столько горя, что научилась останавливать слезы быстро, когда это нужно.

— Мадам, простите меня. Я слишком долго медлил ради вашей безопасности и своей. Вы должны знать, что их смертные останки в безопасности, их должным образом похоронили в Тауэре, хотя я не знаю, где именно. Простите меня, я должен идти.

— Конечно. Месье, я благодарна вам всем сердцем… и буду благодарна всю жизнь. Я знаю… вы молитесь задушу моего брата так же, как я за нее молюсь.

— Oui, мадам, — произносит он, и теперь я слышу в его голосе горе.

— Простите меня, — говорю я и отворачиваюсь.

Когда я вновь посмотрела на него, он уже натянул плащ и взял шляпу.

— У меня есть кое-что, принадлежавшее Энтони. Он послал это… с письмом, которое написал накануне смерти. Он молил меня простить его за то, что случилось, и теперь… Могу я считать вас его представителем на земле и вручить вам это в знак благодарности?

Я протягиваю кольцо Энтони. Тяжелое кольцо лежит на моей ладони, теплое от крови моего сердца. Раковина пилигрима блестит, потом маленький корабль внутри ободка тоже ловит отблеск света, и я вспоминаю, каким именем назвался Луи де Бретейлл.

— Думаю, вам это кольцо знакомо.

— Мадам… — Он с поклоном берет его у меня и прижимает к губам. Потом откашливается: — Ваш брат дал мне его много лет тому назад. То был знак нашей дружбы и путешествий, которые мы совершили вместе. Когда я увидел, что затевается в Стоуни-Страдфорде, то ухитрился передать кольцо вашему сыну, Ричарду Грэю. Сэр Ричард — думаю, вы пожелаете узнать, что он был одним из самых отчаянных храбрецов перед лицом вражеской силы… должно быть, он поступил так, как я надеялся, тайно передав кольцо Энтони. И… я не могу выразить словами свою благодарность за то, что получил это кольцо.

— Тогда довольно слов, монсеньор. Думаю, больше нечего сказать, хотя есть многое, за что следует молиться. Я вечно буду вам благодарна. Прощайте, и a Dieu!

Он прощается со мной со всей вежливостью, но к тому времени, как открывается дверь и прислужница появляется в комнате, он снова превращается в обычного господина Ясона. Судя по немногим словам, которые он произносит, прежде чем уйти, можно подумать, что он никогда не путешествовал дальше Дептфорда.

Я ухожу из приемной, иду в свою комнату и плачу.

Спустя много часов черный горький камень, поселившийся в моем сердце столько лет назад, начинает смягчаться, как будто горячее новое горе — это огонь алхимика.

Я решила поверить тому, что сказал Луи де Бретейлл: не только тому, что мои сыновья мертвы, но и тому, как именно они умерли. Но той ночью я не сплю, даже не ложусь в постель, хотя прислужница умоляет меня до тех пор, пока я не отсылаю ее прочь.

Я сижу у окна с распахнутой створкой, и пусть в нее врывается любой дурной воздух — неважно. Я сижу и чувствую пустоту рядом с сердцем, там, где до сего дня было спрятано кольцо Энтони, и смотрю сквозь ночь туда, где умерли мои мальчики, туда, где они лежат.

Я думаю и о своем сыне Ричарде Грэе и плачу о нем, о том, кто в свои последние дни сослужил эту маленькую службу, не зная, что она принесет утешение трем людям.

Но мои мысли и слезы не в силах надолго оставить Неда и Дикона. Узнать их судьбу — такое новое горе, такое утешение, что я едва могу поверить в него. Иногда, пока тянется ночь, я думаю, что не заслуживаю подобного утешения, ведь именно я отдала Дикона на волю его судьбы. Иногда я думаю: сказал ли Луи де Бретейлл правду. Но я должна верить.

Медленно, час за часом, тянется ночь. Каждый час отмечен звоном колокола в тяжелом воздухе, криком ночного сторожа и окликом часового: «Кто идет?»

Медленно, милостью Божьей, я начинаю полностью верить.

Тьма рассеивается: на востоке, вниз по реке, земля окаймлена серо-жемчужным.

Внизу, на землях аббатства, я слышу резкое шарканье и бормотание послушниц, просыпающихся, чтобы приступить к работе в саду, на кухне, в огороде.

Молчание монахинь зовет меня присоединиться к ним.