Тайная алхимия

«Арабский» станок стоял в тени между двумя окнами, и Марк был прав — нельзя было как следует рассмотреть, что делается внутри пресса. Перепачкав краской руки, я встала. Солнце светило в спину, и мне нужна была лампа из кладовой.

Когда я туда вошла, Марк стоял спиной к двери, прислонившись к одной из стоек. Только пройдя мимо него и потянувшись, чтобы снять лампу с гвоздя, я увидела, что он закрывает руками лицо, потому что плачет.

Я застыла. Никогда еще я не видела, чтобы знакомый мне мужчина — член семьи — по-настоящему плакал.

На мгновение я подумала, что лучше оставить его тут, но кладовая была такой маленькой, что я не могла ускользнуть, притворившись, будто ничего не видела.

— Марк? — Я положила руку ему на плечо.

Он потянулся и притянул меня к себе так же машинально, как я обычно прижимала к себе медвежонка Смоуки, если просыпалась после ночного кошмара. Его рука была твердой и так стиснула меня, будто что-то внутри меня могло ему помочь. Я была настолько ниже Марка, что его ключица впилась в мою скулу. Дыхание его было тяжелым и неровным, как будто он пытался совладать с ним. Я ощущала запах твида и сигарет дяди Гарета, и запах пота Марка, и еще нечто, что — я знала даже тогда — было запахом мужчины. Мое плечо было прижато к его боку, моя грудь — к его ребрам, мой живот — к его бедру.

Я ожидала, когда мне начнет становиться все более неловко, но ничего подобного не произошло. Мне хотелось стоять так всегда.

Внезапно Марк меня отпустил.

— Прости.

Я посмотрела на него снизу вверх.

Прядь волос падала ему на лоб, она была золотой в зеленоватом, пробивающемся сквозь древесную листву свете из окна.

— Ты в порядке? — спросила я и поняла, насколько глупо прозвучал вопрос. Но вместо смущения почувствовала только странное головокружение.

— Я ходил повидаться с папой, — ответил он.

— О! — Что следовало говорить в подобных случаях?

— Ты знаешь… знаешь, что он не дома?

— Ммм… Да.

— Похоже, я спрошу твою бабушку, не смогу ли я дольше тут пожить.

Я знала, что больше он ничего не станет говорить. Я посмотрела на Марка, на его лицо в зеленоватом свете, на его сощуренные глаза, не смотревшие на меня. Мне хотелось приложить ладони к его лицу, туда, где он закрывал его руками, чтобы согреть его щеки, на которых застыли слезы.

Потом он мутным и пустым взглядом снова посмотрел на меня, как будто хотел, чтобы я не произносила ни слова.

Но вопреки этому взгляду я ясно поняла, что случилось со мной. Как будто кто-то, вроде Бога, сказал это вслух: теперь, если Марку будет больно, будет больно и мне, если он будет смеяться, и я буду смеяться и буду счастлива только тогда, когда будет счастлив он.

Спустя мгновение Марк проговорил обычным голосом:

— Ты раздобыла спицу? Я могу тебе помочь, если хочешь. Если тебе нужна помощь.

Головокружение утихло, после того как я скрывала его несколько дней и недель. В конце концов оно перестало быть чем-то новым, превратившись просто в часть меня самой — точно так же, как то, что мои волосы отказывались становиться гладкими, или как была частью меня правая лодыжка, которую я вывихнула во время баскетбола, или как то, что мои родители умерли, а я так ничего и не узнала о своей матери. Но я не сочиняла о ней никаких историй, как обычно делают сироты. Похоже, историй, которые тетя Элейн рассказывала о моем отце, мне было достаточно.

Марк и Гарет возвращаются из дальнего конца мастерской и снова садятся.

— Ну так что тебя сюда привело? — спрашиваю я Марка. Мой голос кажется громким и неловким, потому что в эти слова вложено слишком много.

— Мой друг, с которым мы вместе учились в колледже, работает в «Национальном тресте». Лайонел звонил в его департамент. Друг, зная, что я здесь работал, рассказал о продаже дома.

— Продается не только дом, — говорю я. Понимаю, что говорю жестоко, но решаю, что мне на это плевать. — Продается все. Гарет и я разбирали вещи, когда ты появился.

— Все? И мастерская, и все остальное?

Я не могу понять тон Марка, слышу только, что он потрясен.

Он переводит взгляд с меня на Гарета, который кивает и говорит:

— Да. Мне уже не справиться с домом, и, очевидно, мы не можем продать дом отдельно от мастерской.

— Куда же вы пойдете?

— В многоквартирный дом… Куда-нибудь вроде этого.

— А «Пресс»? — спрашивает Марк, почти щелкнув зубами.

— Боюсь, что это… конец «Пресс». Я слишком стар, чтобы начинать все сначала.

— А как же Иззи?

— Она живет в Хайгейте, занимается каталогизацией архива. У нее своя жизнь, — отвечает Гарет.

Мгновение Марк молчит, но это нелегкое молчание: он словно усердно думает и сдерживает свои мысли.

— А ты? — обращается он очень осторожно ко мне.

— О, я собираюсь вернуться в Сидней! — отвечаю я. — Я пытаюсь уговорить Гарета приехать туда с визитом, когда здесь все уладится.

— Когда все это будет выставлено на продажу?

— Пойдет с аукциона, деталей я не знаю. Организацией всего занимается Лайонел.

— Полагаю, до аукциона еще есть время. Сперва нужно о нем публично оповестить, — холодно произносит Марк. — Не каждый день на продажу выставляется часовня четырнадцатого века вместе со старинным сельским домом.