Тайная алхимия

Но люди, обученные Уориком, не позволяли удаче так легко перейти на сторону другого. На западе дома на Лондонском мосту пылали, к востоку пришвартовывались корабли мятежников.

Прошлой ночью пришел рапорт, что наши пушки заняли свои позиции. Все еще могло закончиться хорошо. Коннетаблю Тауэра приказали отдать личный сад под склад боеприпасов, и Елизавета заставила слуг укладывать связки стрел там, где еще вчера были клумбы с лавандой и лужайки. Только розы все еще стояли: их спасли шипы и наша спешка, хотя теперь цветы потускнели от сажи горящего питейного дома, который подожгли мятежники.

Сбегая вниз по ступеням Ламповой башни, я услышал, как Маргарита кричит двум парням, нагромоздившим кучу факелов возле Железных ворот:

— Нет, глупые! Не кладите это тут! Если пушки придется вывозить из города, мы сможем оставить одну здесь, чтобы защищать ворота.

— Мадам, — окликнул я Елизавету, еще не спустившись вниз, но постаравшись крикнуть не так резко, дабы не пробудить страх в людях, не обладавших стойкостью духа. — Мадам, вы должны взять принца и его сестер и отправиться в Белую башню!

— Я принесу больше пользы здесь, брат. Тут еще столько дел. Маргарита, доставь Неда в Белую башню вместе с девочками и служанками.

— Хорошо, мадам, — отозвалась Маргарита.

Когда я добрался до подножия лестницы, она схватила меня за руку и неистово сжала.

— С Богом, брат.

Потом подобрала юбки и убежала.

Елизавета пересчитывала связки стрел с наконечниками, смазанными дегтем, и связки факелов, с помощью которых эти стрелы зажгут.

— Мадам?

Елизавета выпрямилась и размяла спину, глядя на меня. Пока мы были в ссылке, она похудела: столько месяцев, проведенных взаперти в святилище Венстминстера, проложили морщинки у ее глаз, истончили кожу, но любой мужчина до сих пор назвал бы ее красавицей.

Она ничего не сказала, но я знал ее целую вечность: молчание Елизаветы не означало согласия, а лишь то, что она размышляет. По правде говоря, я подумал, что она сейчас вступит со мной в спор. Прикажет ли она мне повиноваться, как могла бы приказать повиноваться во всех других случаях, поскольку я был ее подданным? Или я, ее брат, глава ее дома, командир королевских сил, могу, в свою очередь, отдать приказ ей?

— Мадам… Иза… я знаю, что вы предпочли бы сражаться. Но самая главная ваша работа и ваш первейший долг — присматривать за принцем и оберегать себя.

Треск пушки с дальнего берега заставил нас обоих вздрогнуть. И еще один треск, и еще. Потом наши пушки начали отвечать на выстрелы мятежников, они стреляли так близко, что под ногами задрожала земля.

Без единого слова Елизавета положила руку мне на плечо и поцеловала в щеку.

— Удачи, брат. Мы снова встретимся там, где пожелает Бог.

Я поцеловал ее. Одно биение сердца мы стояли неподвижно. Пахло розами, раздавленной лавандой, как будто мы были в обнесенном стеной саду в Графтоне. Я опустил глаза и подумал, что она тоже вспоминает те дни.

— Монсеньор! — Это был голос Луи.

Я повернулся.

— Милорд коннетабль будет говорить с вами. Он получил известие от мэра.

— Скажи коннетаблю, что я уже иду. Сестра, мне надо идти. Да хранят Небеса вас и детей. Прощайте.

— Да пошлет тебе Господь удачу, — тихо сказала она, и я поспешил прочь.

Мятежники Фауконберга плыли из Кента на кораблях. Мы со стен наблюдали, как они высадились на пристани у дока Святой Катерины и начали марш к Минорис: хорошо вооруженные, хорошо сложенные люди из Кале, закаленные, но не утомленные боями двух последних дней.

Не нужно было задыхающегося крика гонца, что ворота с эссекской стороны города атакуют, но они еще держатся, — мы сами могли это видеть с Белой башни Тауэра. Мы вооружились и сделали перекличку, и, когда все были готовы, я повел отряд в бой. Луи сражался бок о бок со мной.

Мы вышли из Львиных ворот и, промаршировав через Тауэр-хилл и восточный Смитфилд, глубоко врезались в левый фланг Фауконберга в тот самый миг, когда мэр и шерифы напали из Алдгейта и атаковали врагов в лоб.

О тех днях рассказывают истории. Подмастерья в пивных сравнивают свои шрамы и качают головами, вспоминая погибших друзей. Жены велят ссорящимся детям утихнуть, иначе их заберет Птица Сокол.[88] Олдермены после дня, проведенного в конторе, сидят, попивая вино, и вспоминают, как отчаянно они сражались — меч против меча и врукопашную, — чтобы удержать город, и говорят о том, что заслужили рыцарское звание не торговлей, но доблестью, в старых добрых традициях.

Это правда, я сам видел. Мэр и шерифы, сражающиеся, чтобы отогнать мародеров от кораблей и домов, чтобы удержать на троне избранного ими короля, как поступали все мы, поддерживавшие требования Эдуарда на престол по праву крови. Однако для горожан выбор касался не только крови, но и золота: свергнутый король не может вернуть огромные деньги, взятые взаймы, и Генриху Ланкастеру не будут нравиться их жены, и он не дарует никаких привилегий взамен.