Тайная дипломатия Кремля

Истории учился у самого Василия Осиповича Ключевского, академика, автора «Курса русской истории». Университет Чичерин закончил в состоянии полного душевного упадка, меланхолически замечал сам Георгий Васильевич. Его психологическое состояние усугубилось болезненностью – здоровым человеком он никогда не был. Постоянно простужался, ездил в Германию лечиться. Немецкая медицина высоко почиталась в России.

В юности он был человеком свободомыслящим, в письме дяде 5 ноября 1899 года возмущался:

«Во всех странах открыты просторы естественной силе общества, только у нас они заменены предписаниями начальства… Тем более что теперь воцарился Сипягин из отборнейшего круга “ах – православие”, “ах – самодержавие”, и все остальное – революция».

По его собственным словам, он испытывал ненависть к жизни, увлекался мистикой. Главные проблемы Чичерина начались, когда он обнаружил, что не похож на других юношей. То же самое переживал и Кузмин, который признавался Чичерину: «Моя душа вся вытоптана, как огород лошадьми».

Летом юноши отдыхали в имении Бориса Николаевича Чичерина. Оба придумывали себе влюбленности в девочек, но натура влекла их к мужчинам. Чичерин на эти темы не высказывался. Кузмин в какой-то момент дал волю своим чувствам, и его признания позволяют понять, что переживал и будущий наркоминдел. Михаил Кузмин жил в тяжком разладе с самим собой. Жизнь была для него мукой, сплошным разочарованием, он хотел пойти в монахи.

Чичерин пережил то же разочарование и прожил два года за границей. Он трогательно заботился о Михаиле Кузмине, пытался приобщить его к религии, немедленно бросался на помощь, когда другу было плохо. Прежде всего снабжал его деньгами. Кузмин вскоре вернулся в Россию. Чичерин оставался в Германии.

Он писал невестке, жене старшего брата Николая, надворного советника, служившего во 2-м департаменте правительствующего Сената:

«Многоуважаемая Наталья Дмитриевна, обращаюсь к Вам, так как Вы с самого начала отлично отнеслись к Кузмину и сумели оценить его выдающуюся натуру. Умоляю Вас теперь заняться им. Продолжавшаяся почти четверть столетия жизнь разрушилась. Он с детства жил вдвоем с матерью и теперь остается совершенно один. Он, несомненно, вполне беспомощен и растерян. Нельзя его так оставить без содействия… Он “менестрель на готовых хлебах”, он таким создан и таким должен быть. Я считаю для себя возможным уделять на него 100 руб. в месяц… Главное сейчас – поддержать его в первое время катаклизма. Еще раз умоляю Вас заняться им!»

Просьба была исполнена, но Кузмину постоянно не хватало денег, и Чичерину приходилось вновь и вновь посылать ему чеки из Германии. Он переживал за своего непрактичного друга: «Теперь ты у родственников. Если ты начнешь странствовать по чужим, то Бог знает, к каким мошенникам ты еще попадешь! При твоей нематематической голове тебя будут надувать и обирать…»

Чичерин искренне восхищался творчеством своего интимного друга, писал ему каждую неделю: «Дорогой Миша, скорбный тон твоего письма – это очень печально. Я совсем не знаю, есть ли особая причина или это просто так. Если просто так, то пройдет скоро. И если есть особая причина, тоже обязательно пройдет. Свет сделается тьмою, а тьма – светом. Хорошо было бы теперь увидеться».

Кузмин нежно называл его «милым Юшей», скучал, когда они расставались, хотя в политических воззрениях они периодически расходились. Кузмин ненадолго примкнул к националистам, идеологам Союза русского народа, хотя при этом писал Чичерину, что «будущее за социализмом».

Чичерин тоже интересовался крайне правыми идеологами. На него сильное впечатление произвели труды друга его юности профессора Бориса Владимировича Никольского. Это был очень одаренный человек: правовед, поэт, оратор, редактор, первым напечатавший Александра Александровича Блока. При этом Никольский был убежденным монархистом черносотенного толка (в 1919 году чекисты его расстреляют). Чичерин нашел в сочинениях Никольского «возведенное в абсолют презрение к жизни, к себе и ко всему сущему». Но это увлечение ницшеанством скоро прошло. Националисты тоже не вызывали у Георгия Васильевича симпатии. В конце 1905 года Чичерин писал Кузмину: