Тайная дипломатия

– Наглец твой Блюмкин, – сообщила она, словно бы излагала какую-то новость. – Спрашиваю, с каких это пор социал-революционеры членами Коминтерна стали, только ржет. Мол, я давным-давно в партию большевиков вступил. Дескать, докажите, что я эсер. И все вопросы к товарищу Зиновьеву, а он с вашего Аксенова спросит – почему к его посланнику физическое воздействие проявили, да еще и под арестом держите? Я к нему сама хотела воздействие проявить…

Эх, Наташа-Наташа. Это тебе не бывший сержант Иностранного легиона, это Блюмкин. Этот ни бога, ни черта не боится.

– И что с ним? Живой? – полюбопытствовал я.

– Я попросила его обратно в подвал отправить. Ты начальник, ты и решай. Да, Блюмкин пальто просил, дескать, в подвале холодно. Я-то хотела отдать, но твой Кузьменко сказал – только с твоего разрешения. Если Олег Васильевич посадил без пальто, будет сидеть без пальто. Не замерзнет пока, а потом – что начальник скажет. Выдрессировал ты своих подчиненных, нечего сказать, – покачала головой Наталья не то с осуждением, не то с одобрением.

Молодец Никита. Наше дело такое, что разумная инициатива не приветствуется. Или почти не приветствуется. Вон, Петрович молодец. Да, он еще что-то покумекать хотел? Хм… Ладно, потом разберусь. А что там с Блюмкиным? Пальто ему, вишь…

Пальто… Ко мне в кабинет Блюмкин явился без верхней одежды, хотя следовало бы ввалиться в пальто, плюхнуться на стул, а он, вишь, решил соблюсти приличия. Не похоже на манеры легендарного наглеца.

– Наташа, а где его пальто? – заинтересовался я.

– На вешалке, где посетители раздеваются. Принести?

Пальто «великого» авантюриста было самым обычным, сшитым не на заказ, а приобретенным где-то на базаре. Ткань добротная, но не более. В кармане я обнаружил кусок хлеба с сыром, завернутый во французскую газету, табачные крошки, разную мелочь вроде ключей и монет. Развернул, прощупал подкладку, осмотрел швы и наткнулся на нечто твердое… Какие-то комочки или камушки. Штук несколько или больше.

– Что и следовало ожидать, – глубокомысленно изрек я.

Наталья, с интересом смотревшая на мои манипуляции, тут же протянула ножницы, но, передумав, взяла нож для разрезания бумаг и решительно сказала:

– Дай лучше мне. У тебя руки-крюки, а здесь аккуратно нужно. И шовчик аккуратный… Ага, видела я такие шовчики.

Дочь графа Комаровского принялась осторожно надрезать шов и вытаскивать на свет божий маленькие камушки завернутые в папиросную бумагу, а я их разворачивал и складывал на стол. Скоро у нас лежало двенадцать огранённых разноцветных камней размером с доброго таракана.

– Однако… – проговорила Наталья, взвешивая на ладони один из камней. – Я не ювелир, но тут пятнадцать, если не двадцать каратов. – Пошевелив ногтем мизинца еще несколько камней, сообщила: – Эти поменьше, но все равно, восемь, а то и десять каратов будет. И не спрашивай, сколько стоят, все равно не знаю. Комаровский, как ты говоришь – графья, но такие камни не по нашему кошельку.

Я в драгоценных камнях сам не разбираюсь. В той жизни у жены, вроде бы, что-то есть, но не уверен, что это бриллианты. Не с моей зарплатой супруге драгоценные камни покупать. А такие бриллианты, что перед нами, не каждый олигарх себе может позволить. Это что, Яшка Блюмкин Гохран обнес и драгоценности имперской короны украл? А может и не украл, а взял совершенно легально[8]. Но если легально, кто же ему бриллианты доверил? В деньгах моего времени, это миллионы долларов.

Что ж, придется мне все-таки время терять, с Блюмкиным говорить. Только попозже, после того как Наталья подкладку зашьет. Она девушка аккуратная, сумеет. Нет, нужно вначале опять сходить на блошиный рынок, тамошние побрякушки посмотреть. Авось, что и глянется. А Яша пока в подвале посидит. Мы его даже накормим, винишка принесем, ведерко поставим. А чтобы не замерз, одеяло дадим.

Уже вечером, когда руки дошли до допроса, я приказал привести нашего арестанта. А тот, усевшись на стул, вел себя нагло.

– Аксенов, что ты от меня хочешь услышать? То, что не от Зиновьева я? Считай, что сказал. Ну и что? Твое какое собачье дело, откуда и почему я прибыл? Согласен, инспектировать тебя я официального права не имел, но душа болит за революционное дело. И за деньги, что тебе доверили.

– Так интересно же. Сам понимаешь – явился без спроса, нахамил. Вот я и спрашиваю, зачем? Расскажешь?

– А не расскажу, так пытать станешь? – усмехнулся Блюмкин. – Так я пыток-то не боюсь. Меня так пытали, что лучше не вспоминать.

– Кто же это тебя пытал? Петлюровцы? – скривился я. – Так они тебя не пытали, а морду били. Подумаешь, зубы вышибли. Зато какие ты фиксы себе вставил, Яков Григорьевич! Тебя теперь можно на передовую отправлять, станешь перед атакой проходы расчищать, колючую проволоку перекусывать. Нет, я пытать не стану. К чему? Ты же сам был чекистом, понимаешь, что пытки – это не наш метод.

– Это ты Лацису скажи, – сверкнул стальными зубами Яков.

– Скажу, товарищ Блюмкин, скажу, – твердо пообещал я.