Тайная доктрина. Том III

Александрийская неоплатоническая школа, основанная Аммонием – прототип, выдвинутый для теософского общества – преподавала теургию и магию постольку, поскольку они преподавались в дни Пифагора и другими еще гораздо ранее его периода. Ибо Прокл говорит, что доктрины Орфея, который был индиец и пришел из Индии, послужили источником впоследствии распространившихся систем.

Тому, что Орфей передавал в виде сокровенных аллегорий, Пифагор научился, когда был посвящен в орфические мистерии; затем Платон получил совершенное их знание из орфических и пифагорейских писаний.[559]

У филалетеян были подразделения на неофитов (чел) и посвященных, или Учителей; и эклектическая система характеризовалась тремя отличительными чертами, которые суть чисто ведантические: Верховная Сущность, Единая и Всеобщая; вечность и неделимость человеческого духа; и теургия, которая представляет собою мантризм. Так же, как мы уже видели, у них были свои тайные, или эзотерические учения, как и у всех других мистических школ. Также им не более позволялось рассказывать другим что-либо из своих тайных доктрин, как посвященным в мистериях. Только наказания, налагаемые на раскрывателей тайн последних, были гораздо страшнее, и этот запрет дожил до сегодняшнего дня не только в Индии, но даже среди еврейских каббалистов в Азии.[560]

Одною из причин такой скрытности могут быть несомненно серьезные трудности и лишения ученичества, а также опасности, сопровождающие посвящение. Современный кандидат, также как его предшественник в старину, должен или победить или умереть, если, что еще хуже, он не лишается своего ума. Но нет опасности для того, кто правдив и искренен, а в особенности – неэгоистичен. Ибо таким образом он уже приготовлен заранее, чтобы встретить любое искушение.

Тому, кто полностью осознал силу своего бессмертного духа и ни на мгновение не сомневался в его всемогущей защите, бояться было нечего. Но горе тому кандидату, в котором малейший физический страх – больное дитя материи – затмевал зрение и лишал веры в свою собственную неуязвимость. Тот, кто не был вполне уверен в своей моральной пригодности принять бремя этих потрясающих тайн, – был обречен.[561]

В неоплатонических посвящениях не было таких опасностей. Эгоистичный и недостойный не достигал своей цели, и в этом недостижении заключалось наказание. Главной целью было «воссоединение части со всем». Это Все было Единым со множеством названий. Независимо от того, называлось ли оно Дуи, «ярким Владыкою Небес» у арийцев; Иао у халдеев и каббалистов; Иабе у самаритян; Тиу или Туиско у северян; Дув у британцев; Зевс у фракийцев; или Юпитер у римлян – оно было та Сущность, Facit, Единый и Верховный,[562] нерожденный и неисчерпаемый источник каждой эманации, источник жизни и вечного света. Луч которого каждый из нас носит в себе на этой земле. Знание этой Тайны пришло к неоплатоникам из Индии через Пифагора, а еще позднее через Аполлония Тианского, а правила и способы вызывания экстаза пришли из того же учения божественной видьи, гнозиса. Ибо Арьяварта, светлое средоточие, в которое в начале времени были излиты пламена божественной мудрости, стала центром, откуда излучались «языки пламени» во все части земного шара. Что же было самадхи, как не тот

Возвышенный экстаз, в состоянии которого нам открываются божественное и тайны природы.

о котором говорит Порфирий(?).

Истечение из божественной души передано человеческому духу в неограниченном изобилии, завершая для души союз с божественным, давая ей возможность при пребывании в теле быть участницей в жизни, которая не находится в теле,

он объясняет в другом месте.

Таким образом под названием магии преподавались все науки, физические и метафизические, естественные и считающиеся сверхъестественными теми, кто не знает о вездесущности и всеобщности природы.

Божественная магия делает из человека бога; человеческая же магия создает нового демона.

В «Разоблаченной Изиде» мы писали: