Тайная история Леонардо да Винчи

Леонардо подождал немного, а потом последовал за слугой по темным залам, где звучало эхо его шагов, и далее — по холодным мраморным пролетам того, что было, скорее всего, потайной лестницей. Миновал не один час с тех пор, как они с Симонеттой поднялись в спальню, и теперь множество других комнат огромного дома было занято гостями. Все этажи и проходы наполняли ночные шорохи, словно Леонардо вели сквозь колдовской лес, и огни, бледные и нездешние, как кометные хвосты, огни святого Эльма или блуждающие огоньки, просверкивали в щелях между дверями и косяками. Леонардо остановился у одной двери, как ему показалось, на третьем этаже: ему послышался знакомый голос. Он сказал слуге, что отыщет дорогу сам, и прислушался к песне, что пел за дверью высокий чистый голос под аккомпанемент лютни, нестройного шума и довольно грубых замечаний.

Кто-то застонал, как в экстазе, и песня продолжалась:

…И лучшие цветы
спешат расцвесть под нежными стопами;
три милых нимфы нежными руками
в одежду облекают дивный стан…

Голос принадлежал Аталанте Мильоретти.

Леонардо распахнул дверь и уже готов был присоединиться к известной песне, которую пел Аталанте, когда увидел Нери, все еще переодетого и загримированного его двойником.

Прикрывая за собой дверь, Леонардо сказал:

— Нери, пора бы тебе стереть со своего лица мои черты.

Нери сидел в одном из кресел, обитых золотисто-зеленым бархатом, и молодой Якопо Сальтарелли, стоя на коленях перед его раскинутыми ногами, делал ему фелляцию. Сальтарелли был совершенно голый и раскрашен как некая багряно-пегая тварь. Большинство людей в покоях были обнаженными. Молодая женщина в черной рубашке и с алой лентой в волосах лежала на полу рядом с Нери, и с ней одновременно — спереди и сзади — занимались любовью двое мужчин средних лет, незнакомые Леонардо. По стенам ярко горели в канделябрах свечи, заливая комнату бледным светом и отбрасывая долгие тени. Хотя обстановка и дышала роскошью — мерцающий порфир, резьба, прекрасные гобелены с изображением самых сладострастных сцен из классической мифологии: превращение Ио в корову, Европа и бык, Даная и золотой дождь, — это была самая обычная оргия. Лишь сладкий голос и искусная игра Аталанте отличали эту компанию сластолюбцев от других подобных сборищ.

Леонардо не мог не заметить и трех пар, занимавшихся любовью на одной богато украшенной кровати; и его не слишком удивило, что одной из женщин оказалась та самая служаночка, что так пленила Никколо.

«Где же Сандро и Никколо?» — подумал он. Ему надо бы отыскать их.

Аталанте улыбнулся Леонардо и протянул ему лютню. Мальчик с сосудом вина спросил, не желает ли он выпить. Леонардо вежливо отказался и отвернулся от него. Из тех, кто собрался здесь, он знал лишь нескольких: Бартоломео де Паскуино, довольно неплохого златокузнеца; Баччино, дружка Нери; Джордано Браччиолини, ведущего члена Платоновой академии и автора комментариев к «Триумфу славы» Петрарки; путешественника Бернардо де Брандини Барончелли, который принял одну из нагих служанок за Симонетту и теперь во всеуслышание расточал ей похвалы; и низенького, с грубым лицом брата Якопо Сальтарелли Джованни — он сидел в углу и мастурбировал. Явно позабыв об оргии, творящейся вокруг, несколько безупречно одетых молодых патрициев из семейств Барди и Перуцци возбужденно спорили о нечестности Синьории, контролируемой Медичи, о бессилии властей предержащих — словом, обо всем, что один из юношей важно называл «contrabones mores» [25].

Аталанте вновь запел — теперь он выбрал одно из стихотворений Лоренцо.

— Что, кошка съела твой язык? — осведомился Леонардо у Нери.

— Если что и съела, то не язык, — ухмыльнулся Нери и начал стягивать с лица кожаные накладки.

Он велел Якопо подать салфетку и стер ею остатки грима; а Якопо без особого интереса, но и без сопротивления со стороны Нери продолжал обрабатывать губами и языком его почти обвисший пенис.

— Ну вот, любезный мой гость, — сказал Нери, — малейшее твое желание — моя величайшая забота. Теперь ты действительно Леонардо, а я… — Он глянул на Якопо и спросил: — Кто же я? Ага, — он прямо посмотрел на Леонардо, — я — mala in se… дурное семя. И что я сделал, став твоим воплощением, Леонардо? Как говорил Квинт Гораций Флакк, «Exegi monumentum aere perennius».

Нери засмеялся, но Леонардо вспыхнул от унижения, потому что не понимал латыни, когда на ней говорили так быстро. Леонардо мог неплохо читать по-латыни, но «образованные» цитировали древних поэтов и говорили на мертвом языке так, как некогда Лукиан, Квинтилиан или Клавдий; а ему это было недоступно.

— Леонардо, я же пошутил! Я только сказал: «Создал памятник я, бронзы литой прочней», и все! Прости, если…