Тайная история Леонардо да Винчи

— Тебе нравится портрет, который начал твой друг Гаддиано?

Лишь тогда Леонардо кинул взгляд на работу Симонетты. Ей великолепно удалось уловить особое очарование Джиневры; в сущности, эта картина была самим светом. В ней было много точных мазков в духе самого Леонардо, много глубины и мирного покоя летнего воскресного дня.

— Это по истине прекрасный и точный портрет, — искренне проговорил Леонардо. И, помолчав, добавил — лицо его при этих словах начал понемногу заливать румянец: — Джиневра, почему… почему ты здесь?

— Мне казалось, что ты этого хотел.

Леонардо не приближался к ней.

— Я хотел быть с тобой с тех пор, как…

— Я тоже, — сказала Джиневра, и лицо ее порозовело. Она опустила взгляд на свои руки и, увидев, что они дрожат, крепко стиснула их. Если бы не руки, она казалась бы воплощением покоя и неподвижности, словно Леонардо говорил с ее портретом, а не с самой Джиневрой, которая вся была юность, плоть и страсть. — Я не могла встретиться с тобой прежде, — продолжала она, — потому что, в сущности, была узницей. Ты, конечно, догадался об этом. — Она упорно уставилась на свои ладони, прираскрыв их, словно хотела выпустить на волю ценную добычу. — Леонардо, я люблю тебя. Почему бы еще я здесь?

Потрясенный, Леонардо мог, лишь кивнуть. Но, словно сухая ветка, он вспыхнул от огня, зажженного чувством, которое нельзя было отличить от гнева. И все же он ощущал, как немеет все тело, желая ее со знакомым нетерпением. Она открылась ему, и его тело отозвалось на ее слова, как прежде отзывалось на ее ласки. Однако он не мог ответно открыться перед ней; некая высокомерная и недоверчивая часть его всплыла на поверхность и пыталась овладеть его разумом.

— Если это правда, почему ты так говорила со мной после того, как голубь поджег фейерверки у Дуомо?

Джиневру явно уязвили его слова.

— Да потому что я знала, что у мессера Николини везде свои шпионы! Разве не появился он, точно призрак, сразу после нашего разговора? Ты забыл, Леонардо? И неужели ты думаешь, что он не стремился всей душой услышать то, что я должна была тебе сказать?

— Ты могла бы дать мне знать хоть как-то, вместо того чтобы мучить меня.

— Я не могла подвергать опасности мою семью.

Голос Джиневры дрожал, но тем не менее в нем звучал вызов; Леонардо представил, что она тосковала о нем так же сильно, как он о ней.

— И когда я впервые попыталась послать тебе весточку, — продолжала она, — это оказалось попросту невозможно. Если бы не твой друг мадонна Симонетта, ума не приложу, что бы я смогла сделать.

— Я тоже люблю тебя, — сказал Леонардо.

— Я должна быть изображена с кольцом Луиджи ди Бернардо, — сказала она, и это означало, что ее «контракт» с Николини скоро будет завершен в постели старика. Джиневра смотрела на него все так же прямо — только сейчас, казалось Леонардо, с надеждой.

— И что же ты предлагаешь с этим сделать? — спросил Леонардо.

Он тоже дрожал. Он хотел обнять ее, но ноги точно приросли к полу, и слова этого пустого разговора отдавались эхом, точно их произносили в громадном пустынном чертоге.

— Я не могу выйти за него, — сказала она, имея в виду Николини, — если ты по-прежнему хочешь меня. Я думала, что смогу… ради чести своей семьи.

Леонардо кивнул.

— Я сказала отцу, что, возможно, не сдержу своего слова мессеру Николини.

— И… что же он сказал?

— Он плакал, Леонардо. — Она говорила медленно, словно попросту перечисляла факты. Глаза ее светились, наполненные слезами, которые еще не пролилась на щеки. — Но…

— Что?

— Он понимает, что не будет обесчещен публично. Он уже получил приданое, которое не могут забрать, потому что тогда это будет бесчестие для мессера Николини. Теперь мы ничего не должны, и семья вне опасности; хотя, в сущности, мы сможем выплатить ему все за два, может быть, три года. Но я все же опозорила своего отца. Я подвела его, выставила лжецом и мошенником. — Слезы наконец потекли из ее глаз. — Я просто не смогла пройти через все это. Я слишком эгоистична. Я не смогу быть с ним. — Она содрогнулась. — Он задушит меня, я умру, я…

— Так ты все же хотела пойти до конца? — спросил Леонардо.

— Я не знаю, Леонардо. Вначале не хотела, потом хотела. Я думала, что должна сделать это для папы. Почему ты мучаешь меня? — спросила она с отчетливым гневом в сузившихся глазах.

— Потому что боюсь, — сознался он.

— Чего?

— Потерять тебя снова, ибо тогда я стану таким, как Сандро.

Джиневра обеспокоенно улыбнулась;

— Я, кажется, уже стала такой. Я думала, что, если умру от любовной меланхолии, по крайней мере, внутри меня навечно останется отражение твоей души.

— Что за глупости! — вздохнул Леонардо.

— Но мы и вправду образы друг друга! — настаивала Джиневра. — Когда мне снилось, как мы занимаемся любовью, я видела над нашими головами лик архангела Рафаила. Он шептал, что исцелит нас, что при нашем сотворении мы были созданы в облике друг друга и этот облик — его собственный.

— Но ведь он покровитель слепых, моя милая Джиневра, — с иронической улыбкой сказал Леонардо.

— Я дала обет ежедневно ставить свечку перед образом архангела, если…