Тайная история творений

В Россию после двадцати двух лет жизни за границей он возвращался в 1844 году, чувствуя себя, как он выразился, «присяжным туристом». Жену он шутя пугал пространствами «скифской равнины». Но страх охватил его самого. На родине он вдруг с необыкновенной силой ощутил «власть недуга, именуемого временем». Он увидел «сморщенные, поблекшие лица и беззубые рты» университетских друзей, учителей, родных, которые перед ним «всплывали как призраки». Увидел – «как во сне» – свой старый московский дом. Все предстало «неузнаваемым от разрушений времени». Он был потрясен. Не уставая, повторял: «Что за ужас! Какое отвратительное колдовство!». Родовое гнездо Овстуг он и вовсе назвал «царством теней». Но призраки, по его выражению, «мало-помалу снова приняли обличье и оттенки действительности».

В петербургском свете Тютчев заблистал так же ослепительно, как некогда в мюнхенском. Князь Вяземский, назвавший его «львом сезона», ошибался. Он стал львом эпохи – неугасимой звездой аристократических салонов Северной столицы, где всерьез помышляли издать собрание его острот. Скоро были налажены связи с императорским двором и сановниками. Ему возвратили камергерское звание и назначили его чиновником особых поручений при государственном канцлере, а позднее и председателем Комитета иностранной цензуры. «Наше положение в обществе таково, – писала жена в Германию, – что ни о чем подобном я и мечтать не могла бы».

Только один призрак не принимал обличия и находился за пределами действительности. К нему обращал мольбы камергер и статский советник, окруженный почетом и блеском светской славы: «Лишь ты, волшебный призрак мой,// Лишь ты не покидай меня!…»

Крушение империи

Когда известный поэт Некрасов вдруг взялся восхищенно разбирать в статье «Русские второстепенные поэты» стихи некоего «г-на Ф. Т.», опубликованные полтора десятка лет назад в пушкинском «Современнике», господин этот жил на расстоянии пешей прогулки от него и даже мог, полагают биографы, встречаться с ним в петербургских гостиных. Но «волшебный призрак» поэзии, обитавший в его превосходительстве, остался до такой степени неразличимым, что Некрасов строил догадки об авторе стихов как о покойном. Он доказывал на основе различных умозаключений, что «автор их был русский», уверял, что «имя его навсегда останется в памяти», и сожалел, что «поэтическая деятельность г-на Ф. Т. продолжалась только пять лет».

Раздвоенность к этому времени достигла в Тютчеве апогея. Поэтические озарения обрели ту предельную степень яркости, при горой вещественный мир виделся как «Покров, накинутый над бездной», а личность как иллюзия: «О, нашей мысли обольщенье,// Ты, человеческое Я».

Но чем ярче становились озарения, тем отчаяннее, словно скрываясь от их ослепительного света, он погружался в злобу – в политику. Одну за другой он пишет в конце 40-х годов статьи на французском языке – «Россия и Германия», «Россия и революция», «Папство и римский вопрос». Они печатаются в форме писем в газетах и журналах Европы. С ней он и ведет политическую борьбу за «христианскую империю Россию», которая противостоит «крестовому походу безбожия, предпринятого революцией». Статьи эти были только видимой частью айсберга – они входили в состав задуманного грандиозного трактата «Россия и Запад», который он принялся писать, по свидетельству жены, с убежденностью, что «мир обрушится, если он не напишет труд». Россия здесь уже превращалась в «окончательную империю» – наследницу всех империй мира, от Ассирийской до Византийской. Помимо «славянского племени», она уже включала в себя как «имперские земли» Италию и Германию. Она заполняла его сознание. И, наконец, однажды явилась ему в видении среди белого дня. Он стоял в Кремле на площади. Ждал выхода царя из собора. И вдруг с ним случилось то, что случалось часто. «Меня вдруг вновь охватило чувство сна», – писал он жене. Ему «пригрезилось», что «Великая империя основана…»

Из всех его снов политика была самым лихорадочным. Он не мог и двух недель прожить в деревне. Нервная потребность, которую он испытывал в политических новостях, беседах, газетах, доходила до того, что он просто обижался на мир, когда мир не мог сообщить ему никаких известий. «Бедняга угнетен мертвым штилем, – писала жена, – и я бы хотела ради него, чтобы в мире политики произошло какое-нибудь событие». Старшая дочь Анна обрисовала картину еще более поразительную. Это случилось во время Крымской войны, когда англо-французский флот, демонстрируя силу, стоял в Кронштадте. Тютчев обрушивал на противников стихотворные и устные тирады. Вооружившись подзорной трубой, он поехал с дочерью в Ораниенбаум смотреть на вражеские корабли, угрожающие Петербургу. Но вот угроза исчезает на глазах. «Флот покидает Кронштадт, – писала Анна сестре Дарье, – Папа, который находился здесь только ради впечатлений, считает, что его обкрадывают».