Тайная история творений

Правила игры, примененные к людям, – вот нерв и суть того вселенски драматического и необоримого, как сама майя, явления, которое отразилось в произведениях русской классической литературы об игре. Всепоглощающая Игра. Все прочие игры – с применением фигурок, фишек, костей, жетонов – ее аватары (зримые воплощения), обладающие подчеркнутой яркостью и сообщающие игроку столь же яркие чувства.

– Ощущал я только какое-то ужасное наслаждение удачи, победы, могущества – не знаю, как выразиться, – говорит Алексей Иванович, игрок Достоевского, припоминая ночь своего фантастического выигрыша.

Ослепительное отчаяние, лихорадочная радость, упоение властью над поверженным партнером, а партнер – любой человек, с кем вступает игрок в отношения, холод и трепет сердца, прилив и отлив ощущений – все это мимолетно, без прочности и глубины, но сильнее и ярче, чем будничное чувство действительной жизни. Оттого и образ игрока так впечатляет, оттого в его внешности так резко выражаются и страсть, и торжество, и презрение, и оскорбленное самолюбие, и ледяное спокойствие. А власть его над собою и над людьми потому так сильна, что совладать с фиктивными чувствами, несомненно, легче. В этих-то особенных чувствах, искусственно вызванных игрой и потому подчиненных уму, невозмутимому генералу на полигонепереживаний, и упражняется дерзкий старатель:

Тут, тут сквозь душу переходит
Страстей и ощущений тьма,
И часто мысль гигантская заводит
Пружину пылкого ума…
И если победишь противника уменьем,
Судьбу заставишь пасть к ногам твоим с смиреньем —
Тогда и сам Наполеон
Тебе покажется и жалок и смешон.

Такие слова изрекает трагически-гордый Арбенин. Но вот уже и “пакостный” Расплюев рассуждает в том же духе о Кречинском, восхищаясь его умом:

– Наполеон, говорю, Наполеон! Великий богатырь, маг и волшебник. Вот объехал так объехал; оболванил человека на веки вечные.

– Нет, ум великая вещь, – уверяет гоголевский Ихарев, – я смотрю на жизнь с совершенно другой точки зрения. Этак прожить и дурак проживет, это не штука; но прожить с тонкостью, с искусством, обмануть всех и не быть обмануту самому – вот настоящая задача и цель!

– Все – ум, везде – ум! – восклицает Кречинский. – В свете – ум, в любви – ум, в игре – ум! В краже – ум!… Да, да! вот оно: вот и философия явилась.

Все подвластно уму игрока. Как маг, вызывает он к жизни из пустот, испепеленных игрой, и любовь, и страсть, и вожделение, не являющиеся таковыми.

Вот пишет Германн к Лизавете любовные письма: “в них выражались и непреклонность его желаний, и беспорядок необузданного воображения”. Но “Эти страстные письма, эти пламенные требования, это дерзкое упорное преследование, все это было не любовь! Деньги – вот чего алкала его душа!”

– Я весь тут, весь по горло: денег, просто денег, – говорит Кречинский. И тоже пишет письмо к Лидочке. “Надо такое письмо написать, чтобы страсть была. Ведь страсть вызывает страсть. Ах, страсть, где она? Моя страсть, моя любовь… в истопленной печи дров ищу. А надо, непременно надо… Мой тихий ангел… милый… милый сердцу уголок семьи… нежное созвездие… черт знает какого вздору!…”

“В комедии не чувствуется присутствия женщины”, – сокрушались в

ХIХ веке критики “Свадьбы Кречинского”.

Что женщина для игрока! Пролог к заветным трем картам, мелкая ставка семпелем перед крупной игрой ва-банк, фишка на “чет” или “нечет”, перед тем как двинуть на “зеро”.

– Глупый тур вальса завязывает самое пошлейшее волокитство, – раскидывает Кречинский. – Дело ведено лихо: вчера дано слово, и через десять дней я женат! Делаю, что называется, отличную партию! У меня дом, положение в свете, друзей и поклонников куча. Да что и говорить! Игра-то какая, игра-то!

О, игроки, игроки! Они мечтают составить себе счастье в Большой Игре по правилам маленьких игр, уповая на некое автономное, не принадлежащее Небесам, самосущее чудо, разлитое, наподобие мировой воли, повсюду, таящееся везде, – хотя бы и в лавке ростовщика, или в раскладе карточных фигур, или в цифрах на колесе рулетки. И весь трагизм положения игроков —

в этом противоречии между пылкой жаждой счастья, славы, достоинства и ничтожностью, сверхпризрачностью средств, употребляемых для их достижения. Бредит тремя картами Германн: “Ему пригрезились карты, зеленый стол, кипы ассигнаций и груды червонцев. Он ставил карту за картой, гнул углы решительно, выигрывал беспрестанно и загребал к себе золото…”

Горит, накаленный воображением, блистательный ум Кречинского, и череда лучезарных призраков влечет завороженный взгляд:

– У меня в руках тысяча пятьсот душ – и ведь это полтора миллиона и двести тысяч чистейшего капитала. Ведь на эту сумму можно выиграть два миллиона! И выиграю, выиграю наверняка; составлю себе дьявольское состояние, и кончено; покой, дом, дура-жена и тихая почетная старость.