Тайная история Владимира Набокова

Открывая эту – самую большую – книгу Набокова, читатель попадает в лабиринт каламбуров, словесной эквилибристики, побочных сюжетов и аллюзий на все на свете, от Чехова до Книги Бытия. Этот самый хаотичный из романов писателя держит любовная сюжетная линия – горестные расставания и счастливая встреча героев. На заднем плане присутствует характерная для зрелого набоковского творчества тема рока, давая понять, что Ван и Ада чего-то недоговаривают. Размытые и беспорядочные упоминания о напившихся кровью зловредных комарах, заглавная «Т» вместо «Террор», нелепое изнасилование Ваном ребенка и «первый срок заточения» в некоей школе – все это вносит в роман дополнительную турбулентность.

Планета Вана и Ады, Демония, – это гибридные декорации, напоминающие Землю девятнадцатого и двадцатого столетий. На Демонии «от Курляндии до Курил» лежит Татарская империя; русские, в том числе предки Вана и Ады, много лет назад переселились в Северную Америку. Ходят легенды о другом (реальном?) мире под названием Терра, но тех, кто верит в Терру, считают душевнобольными, и Ван, будучи психологом-психиатром, изучает пациентов с такими отклонениями. В юности Ван пишет под псевдонимом книгу «Письма с Терры», в которой пересказывает бредни пациентов, но интерес к его труду проявляет лишь горстка читателей.

Однако именно причудливый мир Демонии – по которому Ван иногда ходит на руках, – может оказаться не более чем плодом воображения Вана и Ады. Когда в начале книги брат и сестра начинают подробный рассказ о жизни своей семьи на Демонии, Ада в скобках задумывается, стоит ли с таким воодушевлением описывать место, которого, быть может, и не существует за пределами фантазии. В середине романа уже Вана посещают сомнения, не снится ли ему сон внутри сна. По другому случаю Ада взволнованно спрашивает его: «Ты веришь, веришь в существование Терры?» – и говорит, что знает: он хочет доказать реальность этого второго мира.

Десятилетия спустя знаменитый режиссер при помощи старых документальных лент превращает книгу Вана в безумно популярное кино. Брат и сестра описывают ажиотаж, поднявшийся вокруг историй о Терре, и короткий взлет Вана на вершину славы. Однако на последних страницах романа рассказчики переходят к письмам, которые Ван получает от тысяч сторонников, убежденных, что правительство скрывает правду от народа. Мысли этих людей просачиваются в повествование Вана, и под конец кажется, что это его собственные мысли, а история, которую они с сестрой так тщательно выстраивали на более чем пятистах страницах, рассыпается: «Наш мир и в самом деле был миром середины двадцатого века. Терра вынесла дыбу и кол, бандитов и бестий, которых Германия неизменно рождает, берясь воплощать свои мечты о величии, вынесла и оправилась. Наши же русские пахари и поэты вовсе не перебрались столетья назад в Эстонию и на Скудные Земли – но гибли и гибнут вот в эту минуту по рабским лагерям Татарии».

Набоков снова прибегает к обману, который защищает его персонажей от реальности, но выпавшие на его век эпохальные трагедии – Холокост и ГУЛАГ – из книги вырезать невозможно. Ван и Ада ищут пристанище друг в друге и, разобрав на кубики события последних столетий, складывают из них искаженный мир, в котором те, кого считают душевнобольными, яснее всех видят реальность, а те, кто знает правду, становятся объектами психиатрических исследований.

Планету, занимающую мысли Вана и Ады, неотвратимо втягивает в орбиту лагерей – по которой она, возможно, вращалась с самого начала. Наверное, стоит также отметить, что в период, когда Набоков работал над «Адой», в газетах и журналах рассказывали о применении к диссидентам карательной психиатрии. В СССР такое практиковалось не первый десяток лет, но за границей о подобном узнали только в 60-е, когда в стране возобновились показательные процессы. На весь мир прогремело дело русского писателя Валерия Тарсиса, отправленного на принудительное лечение за то, что он публиковал свои сочинения за рубежом. Благодаря международным протестам Тарсису в конечном итоге разрешили эмигрировать.

Карательная психиатрия набрала в СССР такой размах, что стала темой анекдотов. В 1964 году редакционная колонка одной из газет, анализируя, куда после свержения подевался Хрущев, выдвинула версию, что бывшего лидера тоже приговорили к принудительной госпитализации. В год, когда Набоков заканчивал работу над «Адой», газеты по всему миру сообщали о выступлении группы советских математиков против того, что в психиатрическую больницу упрятали их коллегу – за поддержку диссидентов.

Но когда «Ада» вышла из печати, в ней не разглядели намека на современную Россию. Роман принимали или отвергали за его фантастичность, за перекодировку реальности, – но не за отголоски недавних невеселых событий. Свора киношников, мечтая о второй «Лолите», ринулась в Монтрё, где каждому позволили ознакомиться с рукописью и поучаствовать в торгах за права на ее экранизацию.