Тайная канцелярия при Петре Великом

Самуил снял камилавку и положил ее на крыльцо… «Постригся я у отступников, — думал он про себя, — и то пострижение, теперь отложа, уйду в пустыню к монахам в горы и там вновь постригусь…»

— Вот и дьякон стал, — хохотал игумен, — дурак ты, дурак, в регламенте написано: кто ныне покинет жену, тот проклят, а ведь ты уже монах! Не бойся клятвы!..

Взял Самуил камилавку, надел ее и перекрестился по арменскому слаганию… «Уж (ничего не поделаешь) умру в монахах». Подошли пристава с плетьми, и началось битье нещадное… Высеченного сдали под караул в духовный приказ, оттуда наутро перевели в Казанский же монастырь в хлебню. Вчерашнее наказание было сильное — бедняк стонал.

— Что покряхтываешь? — спросил его иеродиакон Изосима.

— Бит плетьми за укорение игумена и инквизитора в подписании о нечитании книги Ефремовой.

— Не надобно было тебе укорять…

— Дух бодр, а плоть немощна.

Не был, однако, в избитом теле и дух бодр; несчастный продолжал терзаться своими обычными тяжкими сомнениями, и не видя исхода из них, решился уморить себя голодом… Дня с два пролежал он в монастырской бане без пищи, в чаянии — замучиться, наконец плоть одолела над духом, и Самуил вкусил монастырского брашна и пития…

Из Трегуляевского монастыря явился за ним от Иосафа посланный. Самуила посадили по приказу инквизитора на цепь. Несчастный сидел на цепи много дней и сильно тосковал о том, что ему не удалось убежать из сетей антихристовых. И от «великой своей ревности против антихриста и сумнительнаго страха» стал Самуил кричать злые слова в хулу и поношение Петра I.

Впрочем, фанатик наш не пострадал за «злыя слова»; дело в том, что сам игумен Иосаф не только снисходил к томящемуся на цепи монаху, но, видимо, разделял его образ мыслей о Петре. По крайней мере, когда Самуил и ему, игумену, — впрочем, с глазу на глаз — высказал свое мнение о том, кто таков император Петр, — Иосаф ответил только на это: «Поди зевай на торгу (то есть кричи на площади), а не здесь!» Говорили они наедине же и о ненавистном им обоим «Духовном регламенте».

— Мню я, — говорил арестант, — до коих мест здравствует государь, до тех мест и «Регламент» будет, а как его не станет, то и уничтожится…

— Вон царь говорил, сказывают, — сообщал от себя Иосаф, — со Степаном (Яворским), с митрополитом: я, мол, сделал регламент генеральный, а ты сделай регламент духовный, нас и будут поминать…

— Государь-то император, он пишется не просто, — рассуждал между прочим с игуменом Самуил, — и прежние греческие цари, как вычитал я в книге Борония, писывались императорами…

О чем шла еще беседа у Иосафа с Самуилом, нам неизвестно, но что первый не питал ни малейшего нерасположения к последнему, это он доказал, выхлопотав у инквизитора освобождение Самуила. «Ну, будешь ли без ведома из монастыря бегать?» — спрашивал после того игумен Выморкова. Тот пред образом «дал веру», что из монастыря без ведома уходить не будет. Иосаф успокоился и, отправляясь в город несколько дней спустя, взял с собой и Самуила, откуда и отпустил его одного в монастырь. В тот же вечер Выморков сошелся с друзьями своими, монахами Павлом и Степаном, да с жителем Сокольского уезда, бельцом, Захаром Лежневым, «молодым еще молодчиком». Долго и долго они беседовали и об общем злодее «антихристе», и о том, как бы уйти в горы «свои души спасать», и все-то четверо хвалили старопечатные книги, и радовались об них, и пели против тех книг тропари. «Помилуй нас, Господи, помилуй нас…»

Поздно ночью друзья, поужинавши, разошлись по кельям. Самуилу не спится, голова воспалена беседой, и он идет на колокольню помечтать о своем побеге в горы. Душа молодого монаха жаждет беседы, и все о том же «сумнительстве об антихристе», неотвязно днем и ночью преследующем его. Приходит на колокольню пономарь Иоанн. Самуил, с обычною ему смелостью, начинает говорить: «Как нам быть, ведь церкви-то божии осквернены антихристовою скверною…» — и отхватывает целиком раскольничью речь, вычитанную им в служебнике времен царя Алексея Михайловича.

— Воля божья, — отвечает пономарь, — хотя и брадобритый (а пущай) ходит в церковь, мы его покропим святою водою, так и ничего не будет.

В ту же ночь, на 29 июня 1723 года, бежал Самуил в степь. За ним последовал и преданный ему монах Степан. А так как бродяжничество монахов в то время строго-настрого воспрещалось указами и без паспорта нельзя было выходить из монастыря, то Самуил сам написал себе вид и подписал его вместо игумена Иосафа.

5

Ночью беглецы пришли на пчельник близ монастырской вотчины, недалеко от их обители. Сюда же явился и Павел. Пошли толки и планы о побеге. Степан и Самуил убеждали Павла бежать с ними, тот что-то все еще не решался. Тогда друзья развернули книгу Ефремову и стали читать речь, приведенную в повести об антихристе, в которой, между прочим, особенно останавливались на следующем месте: «Егда же узрите весь мир смущен и когожде бежаща скрытися в горы и о всех гладом умирающих и иных жаждою истающих, яко воск и не будет помогающаго» и проч. Все это место чтецы приводили в подтверждение необходимости бегства.