Тайная книга Данте

На следующий день они продолжили беседу. Слово за слово разговор зашел о Данте. Его имя было хорошо известно: Меуччо не только слышал о поэте, но даже прочел пару песен из Ада. Он считал Данте товарищем по несчастью, ведь уж он-то знал, что поэт тоже пал жертвой черных гвельфов. «Поэты им не по душе, — говорил купец. — Как прав был Данте, когда негодовал и проклинал Рим и его безмерную жадность! Люди стали поклоняться деньгам больше, чем Христу, деньги пропитали ядом славные итальянские коммуны, а жадный зверь все жрет да жрет! И чем больше он жрет, тем голоднее становится… Но сколько веревочке ни виться, а конец все равно придет, рано или поздно мыльный пузырь лопнет и платить по счетам придется и правым, и виноватым. Но тем, кто стоял у истоков, придется заплатить куда дороже, ведь, когда они поймут, что, сидя за своими бухгалтерскими книгами, они не умнее того осла, что вращает мельничный жернов вокруг столба, будет уже слишком поздно. Даже работа этого осла приносит больше пользы: из муки можно испечь хлеб, а вот из их жира даже мыла не сваришь».

На следующий день к вечеру караван прибыл в Болонью. Джованни и Бернар отправились в недорогую гостиницу договориться о ночлеге. Они хотели с утра пораньше навестить Бруно, потому что потом он отправлялся к пациентам и возвращался поздно. Перед сном Бернар решил прогуляться и заглянул по пути в знаменитый трактир, что располагался в башне Гаризенда. Он устроился за столом, где уже сидела веселая хмельная компания, и заказал кружку красного вина. Мрачные думы снедали его, пока он медленно потягивал темную жидкость. Его соседи совсем разошлись и шумели вовсю. С той стороны стола то и дело слышалось: «Пей до дна, пей до дна!» Видимо, это были студенты.

Весь день Бернар пребывал в дурном расположении духа; по дороге он еще раз все обдумал, и шумное и веселое застолье еще больше нагоняло на него тоску. Он размышлял о том, как скоротечна оказалась жизнь: вот ему уже пятьдесят, а годы пролетели, словно миг. Жизнь почти что прожита, но как незаметно и как бессмысленно она прошла! Если бы Ахмед тогда не спас его, она оказалась бы еще короче, но хотя бы обрела определенную смысловую законченность: он умер бы как мученик в Святой земле, и на этом можно было бы ставить точку.

Он вспомнил себя молодым: когда-то он мечтал о славе, о сражениях за истинную веру, надеялся, что станет героем и о его подвигах бродячие певцы сложат песни. Имя его будет звучать со всех площадей Европы, а купцы и простой люд, что съехались на ярмарки, услышат песни о нем и разнесут молву о новом герое по разным странам. Слава его загремит повсюду: в Италии, во Франции, Германии, во Фландрии… Он мечтал, что станет образцом рыцарства, как какой-нибудь Роланд или Парцифаль… Но все эти мечты безвозвратно погибли в Акре в тот самый день, когда он бросился в порт в поисках спасения. То был самый страшный день в его жизни. Первый же бой обернулся для Бернара чудовищным поражением; прошло много лет, и ничего уже не исправить, надежды больше нет. Его мир погиб, а он каким-то чудом был все еще жив. После Акры он скитался по чужим городам, словно призрак, не зная ни языка, ни жизни этих земель. О, если бы его спас не мусульманин, а кто-нибудь другой… Хотя теперь он уже не верил, что убийство мусульманина сможет обеспечить рыцарю место в раю. За что же тогда он сражался?

И все же он продолжал соблюдать правила ордена: слишком уж привык к такой жизни. Сложнее всего оказалось с обетом целомудрия. Эти мальчишки за его столом явно ощущали себя центром мироздания, кто знает, о чем они мечтали. Может, хотели стать нотариусами или заработать кучу денег, а может, просто веселиться до упаду… Европа изменилась… или она всегда была такой? Что он знал о ней, он, чей дом был так далеко отсюда?

В эту минуту один из студентов затянул «Dulce solum natalis patrie»,[24] а остальные тут же подхватили, особенно усердно налегая на последний куплет, где герой жалуется на любовные муки, уготованные Венерой влюбленному:

Ибо сколько пчел в Рагузе,
Сколько в Додоне деревьев,
Сколько рыб в морской пучине,
Столько мук влюбленный терпит!

Между столами тем временем с грацией пантеры кружила очень красивая женщина, — по крайней мере, Бернару она показалась именно такой. Видимо, это была местная проститутка. На вид ей было лет тридцать, темные волосы спадали на ее округлые плечи, карие глаза блестели, а кожа отливала белизной. Пышная крепкая грудь теснилась в декольте, платье откровенно облегало широкие бедра, а затем резко, подобно струям фонтана, расширялось пышными складками. Она старалась держаться подальше от столов, за которыми сидели студенты, — те были слишком молоды и к тому же безнадежно бедны.

Время от времени она подсаживалась к кому-то из постоянных клиентов, гладила его по голове, о чем-то болтала или дружелюбно улыбалась. Молодые люди отпускали в ее сторону грубые, непристойные словечки.