Тайная любовь княгини

— Войди в траву, сила бесовская. Расцвети, трава, цветом синим. Благоухай, цветок, запахом смердячим, запахом смерти, и пусть сгинет все вокруг на веки вечные.

Лицо Филиппа застыло, будто мороз-студенец опалил его многовековым холодом. А сам колдун в эти минуты стал походить на навья,[62] поднявшегося из гроба. Поежился Василий Васильевич — не то от холода, не то от страха, — перекрестился и разом отогнал от себя все вражьи силы.

Мельник, сотворив волхвование, враз подобрел ликом и стал напоминать доброго пасечника, собравшего пчелиные взятки.

— Вот тебе, боярин, мешок. Сюда я кладу заговоренный букетик. Без нужды ты в него не заглядывай, а то сгинешь от колдовской силы и никто не пожелает по твою душу свечу поставить. А когда надумаешь мешочек вытрясти да сгубить своего ворога, плюй через левое плечо, чтобы разбежались все колдовские силы, а потом возьми осторожненько за днище да опрокинь… А ежели этого не сделаешь, так сбегутся на твою голову бесы со всей округи и утащут в преисподнюю. Не позабудешь?

— Как же можно, Филипп Егорович. Не позабуду.

Мельник аккуратно положил траву на дно мешка и так же бережно закрутил бечевой горловину.

— А теперь ступай. Дел у меня нынче многовато. А тут того и гляди хмура[63] светило загасит. Надобно раздуть облака, пускай всю грязь пообсушит. Не люблю я сапоги пачкать.

ОДНАЖДЫ В КОЛОМНЕ

Уже минуло почти полгода, как Соломония ушла из монастыря на поиски сына. Все это время она находилась в окружении бродяг, которые опекали ее так же навязчиво, как караульщики тюремных сидельцев. Дважды пыталась она убежать из плена, однако всякий раз бродяги воротили ее с дороги, а потом держали на привязи, словно цепную сучечку. А когда тело ее устало и дух подломился, Соломония принялась выполнять все наказы нищенской братии.

— Копеечку будешь собирать у соборов, а мы за тобой присмотрим. Да не думай дурить! — не забывал наставлять царь бродяг Тимофей по прозвищу Беспалый. — Одно мое слово — и разбойнички тебя на лоскуты разорвут. Они знаешь как святых девок любят!

Соломония выстаивала у соборов великие часы и заводила такую жалостливую песнь, что редко какой мирянин проходил мимо и не бросал в распростертую холщовую тряпицу денежку.

Тимофей не однажды подступался к Соломонии и весело хватал ее за многие места.

— Побойся креста, охальник, — отбивалась монахиня, укоризненно качая головой. — Неужно суда небесного не страшишься?

— Строга ты, мать, — неохотно отступал Беспалый. — А только глянь сюда, — распахнул он на груди сорочку. — Видишь рану? Пищали меня на Ливонской войне не взяли, а крест мне и вовсе не страшен будет. Ежели потерять себя среди нас не хочешь, в мире со мной должна жить.

Теперь трудно было представить Соломонии дворцовую жизнь. И совсем невозможно поверить в то, что некогда поддерживали ее под руки двенадцать дюжин боярынь, а на церковные праздники она жаловала нищим по два мешка мелкой монеты и великую княгиню за многую щедрость называли Доброй Соломонией.

Теперь от былого величия остался только крест-нательник, украшенный семью бриллиантами с сорока девятью безукоризненными гранями. Этот нательник подарил ей московский государь Василий Иванович.

А Тимофей, что колюка-трава, прицепившаяся к подолу, не желал отходить от Соломонии на шаг и, заглядывая в ее лицо, твердил:

— А ты, монахиня, видать, не из простых. Даже голову держишь не так, как другие, и смотришь вокруг, будто не сирота убогая, а госпожа дворовая. Ты, видать, семени высокого, может быть, даже дочка поповская. Гляди, как бы твоя гордыня поперек горла тебе не встала. Признайся, девица, а может, ты дворянских кровей?!

Соломонида Юрьевна приподняла клобук с гладкого чела и отвечала достойно:

— А ежели я скажу, что боярских кровей, — поверишь?

— Однако ты, монахиня, умеешь пошутить! — расхохотался Тимофей. — Видать, на деревенских посиделках парни подле тебя не скучали. Эх, девонька, такую развеселую жизнь на монашеский клобук поменяла! Ну ничего, пообвыкнешь еще, а там тебя ждет не менее разудалая жизнь. Ежели перечить не будешь, так при себе оставлю. Всех своих баб прежних разгоню, а с тобой одной жить стану. — Беспалый взглянул на старицу, ожидая увидеть на ее лице улыбку счастья. — А ты рожу-то не криви! Таких мужиков, как я, поискать еще надобно. И ликом пригож, и телом хорош, и в любви искусен!

— Сына мне помоги найти, — жалилась Соломония. — Один он у меня. Ежели не найду, не знаю, как жить далее.

— А ты не печалься, монахиня. Все в руках господа нашего. Коли прибрал его к себе господь, так, стало быть, нужна его чистая душа на небесах. Но будем надеяться, что прибился он к какой-нибудь избе и добрые люди его в обиду не отдадут.

— Отпустил бы ты меня, Тимофей, почто мучаешь? Не буду я твоей никогда.

— Поживешь у меня еще с полгода, а там сама скажешь, чтобы я тебя приголубил. И не таких упрямых девок приходилось видеть, а потом они сами с себя исподнее стягивали.

Кочуя по всей Русской земле, братия остановились в Коломне.