Тайная любовь княгини

Покопавшись в чулане, Филипп Егорович выудил на божий свет две большущие медные сковороды, которые всегда были его непременными спутниками в поиске воды. Мельник отряхнул их от пыли, отер подолом кафтана гладкое дно и приступил к заговору:

— Отойди жара и приди вода, отворись недра и забей ключ! — И уже совсем затаенно зашептал: — Это я тебя прошу, мать сыра земля, сын твой, Филипп. Дай воды Михаилу Глинскому, напои его, как поишь и потчуешь всякого зверя и разную птицу. — А затем, стукнув трижды по дну сковороды, произнес: — Кажись, все. Теперь Михаил Львович обопьется.

Глинский встретил колдуна с должным почетом — согнулся малым поклоном, бросил под ноги овчину, а когда Филипп Егорович подмял сапогами коврик, повел его на скотный двор. Рядом с ведуном крутились дворовые девки — совками загребали его следы, а метлами разглаживали дорогу, опасаясь, что ворожей принесет на боярский двор какую-либо хворобу. Колдун, глядя на девиц, только ухмылялся.

— Так где же ты хотел колодец рыть, любезнейший? — спросил он боярина Глинского.

— Посередь двора бы, — неуверенно пожелал Михаил Львович.

— Можно и посередь двора, — согласился Филипп Егорович. — Глянь сюда, боярин, — ткнул перстом мельник на медные сковороды. — Вот кто на водицу укажет. А ведаешь, почему, боярин?

— Откуда же мне знать?

— А потому что они заговоренные. Не каждой посудине дано такое свойство. — Колдун потер локтем блестящий металл. — Заповедные слова нужно знать, без них мать сыра земля не разверзнет свое нутро.

— Ты уж постарайся, Филипп Егорович, — смиренно произнес всемогущий воевода. Глинский и сам знался с темными силами, но в присутствии знаменитого ведуна чувствовал себя неуверенно. — Я добро помню.

— Ну и вонь у тебя на скотном дворе, боярин. Все нутро сперло, от такого запаха и помереть можно. Иное дело моя Яуза: и чиста, и светла. А у тебя только все сапоги замарал. Уходить буду, скажешь своим девкам, чтобы обувку мою от срама отмочили.

— Все сделаю, как повелишь, Филипп Егорович, только сотвори чудо, отыщи водицу, а я уж тебе сапоги с государевой ноги дам.

— Откуда же они у тебя? Чай, не колдуешь ли?

— Василий Иванович меня ими пожаловал, когда на службу в Москву призвал.

— С государевой ноги, говоришь? — посмел усомниться мельник.

— Истинный бог, с государевой, не сойти мне с сего места!

— Смотри не прирасти, боярин, — сощурился колдун. — Ладно, шучу я, отыщу тебе водицу.

С минуту Филипп Крутов оглядывал скотный двор, потом в сердцах обругался:

— Одна пакость у тебя, боярин, даже заговоренные сковороды поставить некуда. Эй, девки, — крикнул он дворовым девицам, застывшим в сторонке, — скоблите вот здесь. — Филипп Егорович ткнул прямо перед собой.

Девки, впервые так близко видевшие ведуна-мельника, взирали на него с немым ужасом. По Москве о нем ходили всевозможные темные слухи, говорили даже, что пьет он человечью кровь и по церковным праздникам скармливает водяному младенцев.

— Ну чего застыли истуканами? — прикрикнул на девиц боярин. — Сказано вам, дурехи, выгрести помет, вот и приступайте.

Девки шустро замахали лопатами. Филипп Егорович положил сковородки на расчищенное место.

— В общем, так, боярин, до утра подождать нужно, а теперь давай государевы сапоги. Грозиться не будешь. Ишь ты, стало быть, сам Василий Иванович в них ступал. Только долго ли ему еще по свету хаживать? — хмыкнул под нос колдун.

Перекрестился в страхе на такое пророчество боярин и заспешил в палаты отыскивать государев подарок.

В эту ночь Филипп Егорович решил заночевать на мельнице; так он поступал всякий раз, когда хотел малость поворожить. Вдали от мирских глаз и вблизи нечистых сил совершать лиходейство было сподручнее. К тому же отсюда недалече хоромины Михаила Глинского.

Яуза была неспокойна: ветер теребил иссохшиеся камыши, срывал остатки листьев с ив и швырял охапками пожухлую траву в каждого встречного. А на излучинах, где вода особенно глубока, раздавались сильные всплески, будто кто потешался молодецкой удалью — швырял камни в темный омут. И только Филипп Егорович знал, что это забавляется батюшка-водяной.

Мельник запалил лучину, и огонь вырвал из темноты огромный сундук, который был для ведуна и ложем, и столом. На самом дне его лежало махонькое зеркальце, оставленное мельнику умирающей ведьмой. Вот им-то она и приворожила Филиппа, тогда еще отрока, который через много лет стал первейшим колдуном на Москве. Мельник доставал его только в случае, если хотел увидеть судьбу человека или навести на кого напасть. Когда он брал зеркальце в руки, то на его гладкой, слегка потемневшей от времени поверхности мог видеть не только людское рождение, но и кончину. И если предстоящая смерть обещала быть далекой, он мог поторопить ее с помощью немногих заклинаний.

Ой, как не правы были те, кто думал, что Филипп Егорович — всего лишь удачливый мельник, у которого водяное колесо ломается реже, чем у других. Сам он считал, что держит судьбу каждого московита за ноги и достаточно ему плюнуть на следы недруга, как того вскорости снесут на погост.