Тайная любовь моего мужа

Только теперь понял, как важны простые объятия. Несколько искренних слов, дающих знать о том, что ты важен и любим. Он считал, что обеспечивал детей всем…

Всем, кроме своего внимания.

Стало трудно дышать от понимания, насколько сын в нем нуждался. Не в его деньгах, не в дорогих гаджетах, только в нем самом…

А он строил с ним башню по вечерам и даже не думал, что этого – слишком мало…

Теперь же даже это простое действо стало ему недоступно.

Он крепко обнял сына, прижал к себе так, будто тоже боялся, что в следующую секунду под его ладонями окажется пустота и оттого цеплялся, отчаянно впитывал в себя каждый миг этих объятий…

Разомкнуть губы казалось непосильной задачей – мешал ком в горле, давил вновь этот образовавшийся в груди камень…

Но было нужно. Было бесконечно нужно сказать ему самое важное.

– Мама сказала, что ты расстроился и не выходишь из комнаты, – произнес он сдавленно, и даже веки дрогнули, грозя в следующую минуту не удержать закипавших слез.

Артур откинул голову, чтобы видеть его лицо, с тревогой и надеждой посмотрел в глаза…

– Папа, ты больше не уйдешь?

Он прикрыл глаза, ощущая, как соленая влага все же срывается с ресниц. Слабость, на которую он считал себя неспособным.

Как бы он хотел пообещать ему, что всегда будет рядом, что останется столько, сколько только нужно. Он бы хотел дать все, что только попросит сын, но он уже ничего не решал. Он теперь принимал чужие правила.

И это его убивало.

Он смотрел на сына и не знал, что ему ответить. Он – тот, чья профессия обязывала уметь подбирать верные слова, сейчас попросту был растерян, опасаясь, что любое неверное слово сломает того, кого он отчаянно хотел защитить.

Увы, слишком поздно.

– Слушай… – начал неторопливо, с паузами. – Я не смогу остаться. Но не потому, что не хочу, сынок. А потому, что нельзя. Пока нельзя. Но я хочу, чтобы ты знал, чтобы ты мне верил: я не исчезну. Я буду приезжать, мы будем строить вместе башню и делать все, что ты только хочешь. Даже если я не буду здесь жить – я все равно тебя люблю и не брошу. Понимаешь?

Артур смотрел на него молча. Долго. Очень долго. Так долго, что внутри стала зарождаться паника, мысли метались, пытаясь сложиться в другие, более правильные слова, но никак не складывались…

Он открыл было рот, жадно хватил воздуха, готовый уже выпалить хоть что-то, но сын его опередил.

– Ты обещаешь? – спросил, глядя на него так серьезно, так строго, что становилось ясно: если он не сдержит этого обещания – Артур никогда не простит.

– Я тебе обещаю, – проговорил решительно и твердо. – А пока… нам с тобой нужно держаться, мы ведь мужчины. И не расстраивать маму, потому что ей тоже тяжело. Обещаешь?

Артур кивнул – торжественно и сосредоточенно.

– Обещаю.

– Вот и хорошо, – улыбнулся, погладив сына по голове, и осознав вдруг, что волосы у него очень мягкие и пахнут, кажется, так, словно впитали в себя солнечное тепло и свет…

– Мы построим сегодня башню? – спросил Артур, глядя на него с надеждой.

– Построим, конечно, – кивнул в ответ. – Только я сначала поговорю с твоими братом и сестрой, ладно?

– Ладно.

Сын взобрался обратно на постель, схватил планшет и, видимо, успокоенный этим разговором и его обещанием, погрузился в игрушку.

Леша тихо вышел, не прикрыв до конца дверь.

Оказавшись в гостиной, расправил плечи, попытался собраться, чтобы поговорить с двумя другими детьми…

Кирилл отвернулся сразу же при его появлении, но из комнаты не вышел. Пройдя дальше, Леша присел на диван рядом с дочерью, которая молча за ним наблюдала, спросил…

– Ну как дела в садике? Что там нового?

Дочь деловито сложила на груди руки и смерила его строгим, оценивающим взглядом, будто решала: а стоит ли его удостаивать вообще ответом?

– Все как обычно, – проговорила в итоге, а следом огорошила внезапным вопросом:

– Пап, а у тебя правда есть другая женщина?

Прямой, незатейливый вопрос. Но ответить на него оказалось сложнее, чем решить теорему Ферма.

Он сжал челюсти, не зная, как смотреть в глаза собственной дочери. Как признаться, как объяснить…

– Да. Была, – отважился в итоге произнести единственную правду.

Олька склонила голову набок, посмотрела на него испытующе…

– Она что, лучше, чем мама? Красивее?

Он отрицательно мотнул головой, даже не задумавшись.

– Нет. Никого лучше и красивее мамы нет.

Где-то позади раздалось презрительное хмыканье: это Кирилл выказал свое отношение к услышанному.

– Тогда зачем тебе другая женщина? – задала дочь резонный вопрос.

Еще один вопрос, на который так сложно было найти ответ.

«Пап, ты глупый?» – вспомнились вдруг ее же слова в тот вечер, когда забирал ее из садика…

– Потому что я глупый, как ты и говорила, – ответил с кривой улыбкой.

Олька посмотрела на него не по-детски скептически и, пожав тонкими плечиками, заявила:

– Ну, это твои проблемы.

И тут же отвернулась, будто потеряв к нему всякий интерес. Но в каждом ее движении сквозило неодобрение, непонимание, осуждение…

Он сейчас и сам себе не мог объяснить, как вообще до такого дошел. Почему не сделал все иначе, почему не перешагнул через себя и не признался жене, как ему ее не хватает…