Тайная сила

– Как ты сердишься! Тебе это не идет…

Раздосадованная, она сначала не давала себя поцеловать, но Адди, не любивший таких разговоров и уверенный в своем всевластии красивого вирильного мавра, перед которым никто не устоит, с улыбкой привлек ее к себе силой и обхватил так крепко, что она не могла пошевельнуться.

– Я запрещаю тебе сердиться…

– Но я сержусь… Ненавижу Додди!

– Бедная девочка не сделала тебе ничего плохого.

– Как знать…

– Наоборот, это ты ее дразнишь.

– Да, потому что ненавижу…

– За что? Ты же не ревнуешь?

Она громко рассмеялась.

– Конечно, нет! Это не в моем характере.

– Так за что?

– Какое тебе дело! Я и сама не знаю. Просто ненавижу. И мне приятно ее дразнить.

– Ты настолько же плохая, насколько красивая?

– Что значит плохая? Я бы и тебя хотела подразнить, если бы знала как.

– А я бы хотел тебя выпороть.

Она опять громко рассмеялась.

– Возможно, это было бы мне полезно, – призналась она. – Я редко теряю равновесие, но эта Додди!..

Она напрягла пальцы, словно царапая что-то, и вдруг почти спокойно прижалась к нему и обхватила руками.

– Раньше я была совершенно невозмутимой, – призналась она. – А в последнее время так нервничаю, после того ужаса в купальне. После того, как меня заплевали бетелем. Ты веришь, что это были призраки, духи? Я не верю. Это была месть, месть регента. Эти проклятые яванцы знают уйму фокусов… Но с тех пор я выбита из колеи. Понимаешь это выражение? Раньше было чудесно: мне все было как с гуся вода. А после болезни я изменилась, стала раздражительной. Тео, рассердившись на меня как-то раз, сказал, что я стала истеричкой… Прежде мне это было совершенно не свойственно. Не знаю, может быть, он и прав. Это точно, что я изменилась. Мне теперь нет дела до людей, думаю, я стала злой… И сплетничают теперь гораздо больше, чем раньше… Ван Аудейк так бесит меня, когда все ходит да смотрит. Он начинает замечать… А Додди, Додди! Я не ревную, но эти вечерние прогулки с тобой невыносимы. Прекрати, прекрати с ней гулять. Я не хочу, чтобы это продолжалось, не хочу… Мне так все надоело здесь, в Лабуванги… Какая жалкая, однообразная жизнь… До чего скучный город Сурабая. Да и Батавия тоже. Здесь так душно, люди не способны придумать ничего нового. Я бы хотела уехать в Париж… Думаю, во мне есть эта жилка – развлекаться в Париже.

– И я тебе тоже наскучил?

– Ты?

Она погладила его по лицу, по груди, до самых ног.

– Знаешь, что я тебе скажу? Ты красивый мальчик, но очень уж добренький. И это меня тоже раздражает. Ты целуешься со всеми, кто хочет с тобой поцеловаться. В Патьяраме – со своей старушкой-мамой, с сестрами, ты лижешься со всеми. Это ужасно!

Он рассмеялся.

– Ты ревнуешь! – воскликнул он.

– Ревную? Я правда становлюсь ревнивой? Это ужасно. Не знаю, думаю, это все-таки не так… я не хочу быть ревнивой. Думаю, на свете есть сила, которая меня защитит в любой ситуации.

– И это дьявол…

– Возможно. Un bon diable[77].

– Ты уже заговорила по-французски?

– Да. Готовлюсь к поездке в Париж… Сила, которая меня защищает в любой ситуации. Я убеждена, что жизнь меня не подловит. Я неуязвима.

– Ты становишься суеверной.

– Я всю жизнь была суеверной. Может быть, теперь стала чуть сильнее. Скажи, пожалуйста, я изменилась в последнее время?

– Ты теперь более раздражительная…

– Уже не такая безразличная?

– Ты теперь веселее, занятнее.

– А раньше была скучная?

– Ты была безжизненная. Неизменно красивая, дивная, божественная… но слишком безжизненная.

– Раньше мне было больше дела до людей.

– А теперь?

– Теперь все равно. Они столько сплетничают… Но скажи, в чем-нибудь еще я изменилась?

– Конечно: стала ревнивее, суевернее, язвительнее… Что ты еще хочешь услышать?

– Физически… я не изменилась физически?

– Нет.

– Я не постарела? У меня не появились морщины?

– Нет, совершенно нет.

– Знаешь… мне кажется, у меня еще многое впереди… какая-то совсем другая жизнь…

– В Париже?

– Возможно… Скажи, пожалуйста, я не стишком старая?

– В каком смысле?

– Для Парижа… Как ты думаешь, сколько мне лет?

– Двадцать пять.

– Шутишь! Ты прекрасно знаешь, что мне тридцать два. Я выгляжу на тридцать два года?

– Нет, нет…

– Слушай, тебе не кажется, что здесь, в Нидерландской Индии, все прогнило? Ты никогда не бывал в Европе?

– Нет…

– Я жила там только от десяти до пятнадцати лет… На самом деле ты – коричневый яванец, а я – белая яванка…

– Я люблю свою страну.

– Да, потому что ты чувствуешь себя немножко принцем Соло… Это так смешно у вас в Патьяраме… А я, я ненавижу вашу Индию… Мне хочется плюнуть на Лабуванги. Хочется вырваться отсюда. В Париж. Поедешь со мной?

– Нет. Нет ни малейшего желания.

– Даже при мысли о сотнях женщин в Европе, которыми еще не овладел?