Тайная слава

Мы подошли к неброскому внушительному дому, что возвышался на улице, прилегающей к северной стороне Оке-форд-стрит, и мой провожатый позвонил в колокольчик. Слуга провел нас в просторную, скромно обставленную гостиную на первом этаже.

Мы молча уселись, и, оглянувшись вокруг, я, к удивлению своему, обнаружил, что непритязательная с виду мебель была очень дорогой — нас окружали большие дубовые буфеты, два чрезвычайно элегантных книжных шкафа, изящные кушетки и прочие признаки роскоши, а что до красовавшегося в углу резного ларя, так он, судя но всему, вообще был средне вековый.

Наконец вошел доктор Липсьюс. Он поздоровался с нами, и после нескольких ответных реплик мой провожатый оставил нас с доктором наедине. Через некоторое время в гостиной появился какой-то престарелый господин и немедленно вступил в оживленнейшую беседу с Липсьюсом. Из их разговора я понял, что мой пожилой друг занимается торговлей древностями — оба джентльмена постоянно упоминали о некоей хеттской печати и перспективах дальнейших открытий, а немного погодя, когда к нам присоединились еще трое, в гостиной завязался спор о возможностях систематического изучения докельтских памятников в Англии. По сути дела, я попал на неофициальную встречу археологов.

В десять часов вечера все разошлись по домам, а я выразительно посмотрел на Лпнсьюса, показывая, что озадачен и жду разъяснении.

— Что ж, — сказал он, — нам нора наверх.

Пока я поднимался по лестнице вслед за Липсьюсом, освещавшим путь лампой, до моего слуха донеслись шум и лязг многочисленных запоров, на которые закрывали входную дверь. Потом Липсьюс приподнял тяжелую портьеру, и мы очутились в проходном коридоре. Я услыхал какие-то странные звуки, напоминавшие шум буйного веселья. Вслед за этим Липсьюс втолкнул меня в дверь, и обряд моего посвящения начался.

Трудно описать, что испытал я в ту ночь, к тому же я стыжусь вспоминать о том, что творилось в потайных комнатах этого страшного дома, окна которого были наглухо закрыты занавесями и ставнями, дабы ни один огонек не мог просочиться наружу.

Мне поднесли красного вина, и пока я пил его, одна из присутствующих в комнате женщин сказала, что это было внно из Красного Кувшина, а изготовил его не кто иной, как сам Аваллон. Другая же спросила, понравился ли мне напиток фавнов. Пока я добирался до дна чаши, мне довелось выслушать еще дюжину фантастических названий.

Вино кипело у меня в крови, пробуждая какие-то невнятные чувства, дремавшие во мне с самого момента рождения. Ощущение было такое, словно сознание оставило меня и я больше не был мыслящим действующим лицом, а скорее превратился одновременно в субъект и объект ужасных забав. Вместе со своей подругой я участвовал в мистерии, творящейся посреди греческих рощ и ручьев, водил хороводы и танцы, слушал зазывающую музыку флейт — но все это происходило как бы не со мной. Я видел себя со стороны, как зритель наблюдает за игрой актера.

Они заставили меня выпить священную чашу, и поутру я проснулся одним из них. Я дал им обет верности. Поначалу я знал лишь привлекательную сторону этих странных забав — мне велено было развлекаться и не думать ни о чем, кроме наслаждений, а Липсьюс даже обмолвился, что наблюдать за испугом несчастных, которых время от времени заманивают в этот дом, составляет для него несказанное удовольствие.

Однако по прошествии определенного срока мне было сказано, что я должен взять на себя часть работы. Настал и мой черед быть совратителем. На моей совести имеется много несчастных, сведенных при моем содействии в преисподнюю.

Однажды Липсьюс пригласил меня к себе в комнату и сказал, что поручает мне трудное дело. Он открыл ключом ящик стола, достал из него страничку машинописного текста и велел мне прочесть.

Страничка была без всяких помет — ни места, ни даты, ни подписи. Я прочел следующее:

12-го тек. мес. мистер Джеймс Хедли, действительный член Лондонского археологического общества получил от своего агента в Армении уникальную монету, "Золотого Тиберия". На реверсе — изображение фавна и надпись "Victoria". Монета считается чрезвычайно ценной. Мистер Хедли прибудет в город, чтобы показать ее своему другу, профессору Мемису (пер. Чиниз-стрити Оксфорд-стрит) в период с 13-го по 18-е тек. мес.

Липсьюс довольно посмеивался, глядя, с каким безмерным удивлением я кладу на стол это лаконичное сообщение.

— У вас будет прекрасная возможность проявить свои способности, — сказал он. — Это нелегкое дело требует немалой хитрости и тактичности. Хотелось бы мне на такой случай иметь под рукой Панурга[102], но нужно же нам посмотреть, на что вы способны.

— А это не шутка? — спросил я. — Откуда вы знаете — вернее, откуда автор сообщения знает, — что монета действительно доставлена из Армении мистеру Хедли? И возможно ли в точности установить время, когда этому мистеру взбредет в голову отправиться в Лондон? Мне кажется, что все это очень неочевидно.