Тайная слава

Теперь вы понимаете? А! Придет день — думаю, вы знаете, как он называется, — когда эти бедные люди не смогут ответить на прямые вопросы: "Где Талант, что так щедро вам дарован? "Где была твоя шпага, когда над страною нависла опасность?"; "Где картина твоя затерялась, твоя жертва искусством во благо нравственности и человечества, когда двери Великой Выставки были открыты?'’; "Куда делось твое Богом данное искусство врачевания, когда Особу Королевской Крови приковал к постели ужасный, даже смертельный, недуг? А в ответ? — "Я загубил его еще в пеленках…" И в том же духе, и т. д., и т. п.

Затем все шестьсот мальчиков запели: "О Рай! О Рай!" с такой страстью и искренностью, что были неотразимы. Орган гремел до тех пор, пока не задребезжали от сотрясения стекла, на чем служба и закончилась.

Глава V

Самые последние слова, которые Амброз услышал перед пробуждением, были очень необычны и прочно засели у него голове — вновь и вновь всплывали они в памяти, даруя сладостную негу и нежные поцелуи его несчастному избитому телу. На самом деле в другое время эти слова никогда бы не извели на него такого впечатления, хотя многие люди могли придать им более серьезное значение, чем они имели той чью! Осуждение звучало примерно так:

"Жестокое, отвратительное животное! Он будет жалеть о содеянном всю свою жизнь, и каждый удар отразится горем для него. Мой дорогой! Я обещаю тебе, что он заплатит за этот вечер десятикратно. Его сердце будет болеть, пока не перестанет биться".

Без сомнения, он воспринял это обещание буквально, никто не знал не только о том, что злая сатира на мистера Хорбери вышла за пределы Люптона, но и о том, что с этого дня началось исполнение приговора. Вечером Высокий служитель, нанося визит другу в городе, решил срезать дорогу и пошел по темным, слабо освещенным улицам. Внезапно он пришел в ужас, услышав свое имя, выкрикиваемое вместе с самым отвратительным обвинением. Его сердце замерло в груди, а лицо побледнело; Хорбери бросился туда, откуда, как казалось, звучал голос.

Но там никого не было. Обычная грязная узкая аллея в интерьере трущоб; она тянулась между низкими стенами и пустынными задними двориками, мрачными и неосвещенными. Хорбери пробежал аллею до конца, но и там не обнаружил ничего примечательного. Лишь несколько женщин болтали у дверей своих домов, да двое мужчин брели в пивную на углу — вот и все. Он спросил у одной из женщин, не видела ли она кого-либо убегающего, и та ответила, причем вполне учтиво, что нет. Хорбери даже показалось, что она посмотрела на него искоса.

Он развернулся и пошел назад, домой. Ему уже совсем не хотелось идти в гости. Это было еще до того, как он научился успокаивать себя. Позже он любил повторять, что случай, даже неприятный, не обязательно является неким предупреждением. Но тогда ему казалось, что везде расставлены капканы и ловушки, а его судьба предрешена.

Однако на время неприятности Хорбери кончились, и он вскоре забыл об этом странном происшествии на узкой аллее. Но с того воскресенья грязная клевета словно бы отбрасывала тень на всю деятельность Высокого служителя. Никто не говорил ему ничего определенного, но все ощущали что-то неприятное каждый раз, когда упоминалось имя Хорбери. Люди странно смотрели друг на друга и меняли тему разговора.

Один из молодых преподавателей в беседе с коллегами мимоходом заметил, что Хорбери похож на Xanthias Phoceus[197]. Другой учитель, мужчина средних лет, вскинул брови и молча покачал головой. Очевидно, клевета, распускаемая за спиной Хорбери, была весьма разнообразна по содержанию; но, как уже говорилось, все это было достаточно неопределенным, неосязаемым, чем-то вроде инфекции, возможно даже смертельной для здоровья.

Одни поддерживали ужасные обвинения, которые про звучали тем памятным вечером; другие соглашались с молодым учителем; из уст в уста передавалась страшная история

об умственно отсталой девочке из далекой деревеньки Дербишира. И, надо сказать, неискоренимость подобных небылиц была удивительна.

Это произошло за четыре года до того, как Генри Вибарт Чессон, доктор богословия, взошел на трон святого Гутмана в Дочестере; и в течение всех четырех лет сплетни так и не улеглись. Было неясно, насколько укрепилась и обосновалась вера в истинность этих слухов или насколько велика вероятность, что их распространяли больные люди, ненавидящие Хорбери, но сами при этом в глубине сердца не допускавшие мысли о его виновности в грехах худших, чем тщеславие и высокомерие. Последняя версия представлялась наиболее правдоподобной.