Тайная сторона дела Пеньковского. Непризнанная победа России

Это должны были быть настоящие записки, лично им написанные, а не сфабрикованные в штаб-квартирах СИС и ЦРУ на основе бесед в Лондоне и Париже.

Но прежде, чем вскрыть пакет, я обратился к Валентине Николаевне с вопросом.

— Вы — душеприказчица Олега Пеньковского по его наследию? Бумаг и так далее?

Моя собеседница, в свойственной ей манере, вскинула на меня взгляд, и чувствовалось, что она не сразу оценила суть моего вопроса. Но, осмыслив его и подыскав ответ, объяснила:

— Формально — нет. Но по сути — да. Фронтовики — они люди старые и доверили мне все, оставшееся после Олега Владимировича: мне — бумаги, дом, ордена… — и чуть смутившись, добавила: — Как более молодой, что ли… Возможно, их окрылила идея с домом-музеем о фронтовиках…

Я кивнул головой в знак согласия и продолжил мысль моего коллеги «по делу».

— Верно, верно! Человеку свойственно опасение исчезнуть с лица Земли бесследно. Верно и то, что искры надежды согревают душу старых воинов. По своей работе с ветеранами знаю, как они ценят внимание и охотно делятся прошлым, даже пишут мемуары…

Мы понимали состояние старых воинов и это подогревало наши помыслы.

— Спрашиваю я не из праздного любопытства, — пояснил я, — а потому что через полгода вы формально можете заявить свои права на эти документы и реализовать идею с музеем. Кроме того, вам потребуются средства на музей, а бумаги Олега Владимировича…

— Только не это! — по-учительски строго прервала меня директриса, всплеснув в негодовании руками. — Только не это. Опасаюсь особой гласности в этом вопросе — это сокровенное…

Мне представляется, что директриса неверно поняла одно высказывание Олега Владимировича. Как-то он сказал ей, что настанет время и кто-нибудь придет и будет интересоваться им. Видимо, это было нужно понимать так: «помогите раскрыть мою жизнь за последние годы, здесь в Лихвине». А вернее всего, он имел в виду жизнь «после расстрела». Иначе зачем эти пакеты с документами?! Вот это я и высказал Валентине Николаевне.

Она задумалась и молвила:

— Давайте не будем ускорять события. Давайте будем смотреть рукописи или что там в пакете…

Меня не нужно было уговаривать, и мы открыли вторую папку. В ней были две папочки. На одной надпись: «Из прессы и других изданий», а на другой…

Меня обдало холодом. На ней было выведено: «Жизнь после смерти».Мы оба молчали в скорбном поклоне посланию из прошлого.

Между папочками — листок с парой десятков строк. И мы прильнули к тексту. Это не были нервные и прыгающие строки, характерные для письма, которое в октябре шестьдесят первого года Пеньковский написал главе американской разведки. В обстановке спокойного обдумывания почерк был ровным, но в строчках буквы отличались размерами. А это, как я понимаю, было характерной особенностью письма Олега Владимировича.

Суть содержания хорошо запоминалась:

«Мне некому выразить мою последнюю волю и мысли. Только тому, кто захочет (и ему доверят) осветить мою жизнь после 1963 года. Это будет тот, кто знает события от «предательства» до «расстрела».

Хочу, чтобы к этой рукописи прикоснулась рука человека, сомневающегося в моем «преступлении». Уверен, такое лицо найдется. Со временем найдется. Может быть, это будет опытный (и честный) журналист либо мой коллега по профессии.

В тревожные для моей Родины дни я был, как и в войну, на передовой позиции. Подчинил свою жизнь необходимости оставаться на этой позиции, по просьбе моих руководителей и ради дела, до самой моей смерти. Свой «кирпич» в общее дело тайной войны я вложил.

Для меня в 1945 году война не окончилась, а стала продолжением в новых условиях — одна длиной в четыре года и вторая — в 55 лет, если доживу до мая 2000 года.

Ваш Олег Владимирович Пеньковский (последние 37 лет — Шивцов). 23.02.2000».

У Валентины Николаевны на глазах были слезы. Мои также не были сухими. Уняв волнение, я сказал, чтобы несколько успокоить коллегу:

— Посмотрите на дату. Он до конца был на службе, военной… Смотрите на дату: 23 февраля… Это День Советской Армии, а еще ранее — Красной, в которую он вступил в тридцать седьмом году!