Тайная сторона дела Пеньковского. Непризнанная победа России

Устная информация — это рассказ автобиографического характера и о мотивах его прихода к спецслужбам. И в этом Джибни прав, как и в том, что уже на этом этапе контактов с противником сведения касались «советских военных секретов». Материалы на эту тему вызвали живой интерес у западных профессионалов. Джибни писал: «Западным разведчикам стало ясно, что с полковником Пеньковским им крупно повезло, сумма же, которую он запросил за свое сотрудничество, — сущий пустяк»…

Джибни верно определил, что мотивы «поступка» Пеньковского неоднозначны: «непрочное» положение в ГРУ (карьера, отец-белогвардеец), «мечта» о свободной жизни на Западе, возникшая в Турции, «разочарование» в идее социализма и «вождях», о чем Пеньковский писал на Запад.

Джибни сформулировал кредо Пеньковского следующим образом: «В нем говорил человек, пытавшийся отыскать свои новые корни у солдат, стремящийся встать под новые знамена». (Ну насчет «солдата» и «знамени» — это у Джибни плагиат — взято из «верноподданнического» письма Пеньковского к Аллену Даллесу.) Чему же поверили западные спецы от разведки? Комплексу мотивов: антисоветизм, прошлое отца, западный образ жизни, деньги…

Снисходительность Джибни в отношении «советского менталитета» (лекция Приходько) не смогла высветить в начале контакта Пеньковского с Западом еще один, причем важный момент, с точки зрения госбезопасности, в чем-то действительно зашоренной. Речь идет о советской спецслужбе — ГРУ, где Пеньковский, несмотря на порочащие его факты «в биографии, пользовался доверием… и его выпустили в Англию» (Джибни).

Во время визитов в Лондон встречи завершались резюме: Пеньковскому поверили и обучили приемам тайной связи, задания Запада были конкретными, и он взамен попросил убежища на случай бегства из СССР, а также, для вящей убедительности, гарантию предоставления работы по профилю. Оговорена была конкретная материальная сторона его жизни на Западе.

Пока «коллеги» из западных спецслужб проявляли интерес к ГК КНИР, советская сторона понимала, что эта информация их не удовлетворит. Однако в ее оценке Джибни противоречит сам себе. Сначала он говорит, что сведения из ГК КНИР интереса для Запада не представили, но буквально на следующей странице им написано: «Запад мало что знал об истинной деятельности ГК КНИР, особенно о тесном сотрудничестве его с русскими спецслужбами». Это от лукавого, ибо уже тогда в этом ведомстве работали некоторые «засвеченные» сотрудники КГБ и ГРУ. Еще до передачи сведений Пеньковского о Комитете были беглецы на Запад из работников этого ведомства.

В предисловии к одной из глав Джибни констатирует активность Пеньковского в пользу Запада: «Имея свободный доступ в Минобороны, ГРУ и свой собственный ГК КНИР, Пеньковский беспрепятственно фотографировал любые документы, преимущественно с грифом самой высокой категории — техдокументации, инструкции, руководства для персонала».

Однако во всех режимных организациях — Минобороны и ГРУ — спецотделы, хранящие секретные документы, контролируются КГБ, в задачу которого входит учет лиц, чрезмерно интересующихся информацией вне служебного положения по должности тематике работы. Материалы с особым грифом можно читать только в самом помещении секретного отдела, а выносить нельзя.

В гражданских организациях типа ГК КНИР тем более ничего нельзя брать с собой, даже материалы самой низкой секретности. И вообще документы с высоким грифом — штучный «товар» и доступ к нему идет через разрешение высокого начальства. Пеньковский был, по меркам сотрудников ГРУ, фактически «рядовым подкрышником». И все эти секреты ему были ни к чему. Лукавит Джибни — точно лукавит насчет «свободного доступа к секретным документам».

Прав был британский контрразведчик Питер Райт: Пеньковский заботился о своей безопасности, но как иначе появились 5000 кадров с документальной информацией? С нашей точки зрения — только для «информационного шума».

С Винном контакт Пеньковского выглядел как полезная связь с перспективой на привлечение к сотрудничеству по линии ГРУ, причем связь хорошо прикрытая делами с ГК КНИР.

Советской стороной Винн был оставлен в качестве связника с дальним прицелом. Нужно было создать иллюзию у Запада, что он не знал содержимого передаваемых Пеньковским материалов. И потому заявление Пеньковского на суде о том, что его связник не был в курсе содержимого их, и соответствовало действительности, и на Западе воспринялось как сигнал: «Я нелоялен к органам дознания и суду. Верьте мне (моим материалам)». КГБ — ГРУ на это и рассчитывали. Возможно, в этом кроется причина, почему до сих пор «дело» — и у нас, и у них — не обнародовано.