Тайная стража России. Очерки истории отечественных органов госбезопасности. Книга 3

Начался спор несвязный, горячий. Все набросились на Амалию; у каждой бывали рабочие. Что в них? Так, разговоры любят высокие, и штук обидных не спрашивают попросту. Купец кутит — и вином, и ужином, и конфетами угостит, деньгами подарит, и офицер богатый… Много их, богатых, видали? Норовит дать, что хозяйке положено, — и баста. Приказчик помоложе — другое дело. А что солдат, что рабочий — с них не ухватишь.

— Неправда? — Грошовый народ.

— Все мужчинки одинаковы, — плевалась Лександра: купец мой, гусь лапчатый, позвал, а сам драла! Сидела, сидела… и здесь едва достучалась.

Но её не слушают:

— Не денег просить будем, заступы, — пробует Амалия.

— Наглумятся, надсмеются, это верно. Я сама фабричная, знаю, — горячится Паша: — Мне Ванька-табачник…

Но Амалия не уступала: у ней мало-помалу сложился свой идеал честной нетяжёлой рабочей жизни, о, не такой, как она Авдотью дразнила, кушать сладко и спать мягко, на даровщинку, она не барыня, нет, пусть мужчины ходят, но не до бесчувствия, чтоб было время вздохнуть, погулять… человеком остаться… Мечты!

С хозяйкой не сладить, за нее и пристав, и судья, и вышибала, и священник, и деньги… Но рабочие одолели полицию и всех, они хозяева, почему им на Авдотью узды не наложить?

Рассуждение было убедительно, Амалия долбила своё, не сдаваясь, и мало-помалу в сердца девушек стала закрадываться надежда, что и впрямь можно — очень даже просто! — пойти к рабочим и просить… о чём? А, теперь они дали себе волю, не справляясь, что возможно, что нет. Прислонившись к стенкам предбанника, расставив ноги, девушки мечтали с открытыми глазами: чтобы хозяйка была не такая хитрая процентщица! — Авдотью сменить! — и новая за нами не подсматривай, нечего ей в наши комнаты нос совать. — Работать согласны, но с рассуждением. — В воскресенье отдыхать.

— Воскресенье нельзя, убыточно, понедельник, — поправила Амалия.

— А гнать из дома нельзя.

— И больных? — И больных. Мы чем виноваты? — Держать, кто не хочет, тоже нельзя. — Само собой. — Деньги нам отдавать, не хозяйке. — Ей ничего! — Немножко можно и ей, — примирительно сказала Эмилька; а то много запросит, и выйдет ерунда. — Нет, нет, нет… — Как же дом содержать?

Они облегчали свое сердце, изливали свои вечные жалобы на доктора, на полицию, неистощимые и дружные. Но чуть не вышло ссоры из-за платьев — сколько в год и каких. Лександра кипятилась, что она не для того старому купцу угождает, чтобы всякая в шелку ходила. Ещё Фроське, туда же!

— Вот вы ругаетесь, а хозяйке выгодно, — убеждала Амалия, но это не помогало.

— Ну, я пойду, а вы тут грызитесь, — решительно заявила она.

— Куда же ты?

— На Большую мануфактуру.

Было уже темновато, когда Амалия вышла из бани. Ей хотелось помыться — ох, как! — но она поборола себя. В своей комнате она в нерешимости остановилась перед зеркалом, висевшим под картинкой: ангел немецкого образца с двумя детьми ловит мотылька над пропастью. Что надеть? Шёл дождик, на мануфактуру далеко и страшновато. Но нельзя же идти к начальству, не приодевшись? Она надела самое шикарное платье с вырезами и все браслеты, как к судье, когда приказчик красноносый — у, дрянь! — в воровстве обвинял…

А хозяйки не видать и не слыхать. В участок побежала? Ладно, прошло твоё времечко.

В бане царило размягчённое настроение. Девушки уже не хотели услуг Авдотьи (что за охота, опять склоку?), а довольствовались Титовной, подставляя ей жирные спины, мягкие животы и груди.

— Ну-ка, Титовна, еще!

— Веничком, веничком.

Титовна, маленькая, сухая, была неутомима — и тёрла, и скребла, и пару поддавала, и слушала, слушала, слушала… Пригодится преданность потом показать. Афросинья не явилась, что также способствовало поддержанию мира.

Девушки не толкались, не ссорились из-за шаек, веников, места, очереди. В жаркой атмосфере, среди тесноты женских голых тел, пахнувших берёзовым листом, паром и мыльной водой, разговоры приняли мягкий расслабленный характер. Если они и вспоминали о своих бедах, то безлично; больше мечтали:

— Меня купец в монастырскую гостиницу возил. Вот бы туда одной, барыней съездить, — шумно вздыхала Лександра, отдыхая на полу, где прохладней.

— Живём, как в тюрьме. Утром встанешь, и солнце на том же месте светит, — жаловалась Эмилька, — и только.

— Солнышко — и то не по-ихнему светит, по-новому надо, добро бы кто, а то… — негодовала про себя Титовна.

Когда же девушки, красные, распаренные, сидели в столовой за чаем, то с каждым стаканом горячей жидкости им становилось легче. Тихо. Ни хозяйки, ни вышибалы, ни кухарки, ни гостей. Лампа тусклая, семейная. Хорошо. Казалось, вот вернётся Амалия, приведёт рабочих, и начнётся жизнь по-иному, какая, как — они не знали и не говорили об этом друг другу, но их блаженные, смутные мысли были полны этой новой жизнью.

* * *

Васька не отставал от ходатая, мчавшегося бегом: кто же начальствовать будет? Рабочие? Эка! Значит, полицию по шеям? Взятки не ей давать, а рабочему начальству? Не позвать ли его к нам погулять, не губернаторы — придут, а то прикроют, грехом, или погром сделают. А? Василий Николаевич?