Тайная связь его величества

— Елизавета Георгиевна, я на звон примчалась, не трогала ваши игрушки… Здоровьем дочери клянусь, не виновата, ничего не била…

Гусева в ответ:

— Знаю. Убери здесь. Возьми губку, иначе пальцы изрежешь.

Игорь вскочил, к бабушке бросился. Обнял ее, прижался и как закричит:

— Лизонька, любимая! Я убью Ростика! Я ночью его удушу! Я все домики склею! Я тебе помогу!

А потом зарыдал.

Мама моя чуть в обморок не упала. Гарик до того дня людям в основном только «да» или «нет» говорил, сам ни с кем первым беседовать не начинал, с домработницей не здоровался. Скажет мамуля ему: «Добрый день, Игорек», — а он лишь кивнет, да и то если у него настроение хорошее, иначе мимо с каменным лицом пройдет. Меня, дочку поломойки, он вообще не замечал, вел себя так, словно я стул или табуретка. Лицо у него всегда без выражения было, мне казалось, что он черепаха — ничего его не волнует. Ни разу не видела, чтобы Гарик улыбнулся или расстроился. А тут вдруг страстная речь, слезы, да еще в присутствии моей мамы.

Елизавета, похоже, тоже растерялась, внука по голове погладила и прошептала:

— Знаю, милый, ты меня любишь. И мама твоя мне лучший друг. Забудь про гадкого Ростика, его Господь накажет.

А через пару дней близнец в колодец свалился…

Зинаида сделала секундную паузу.

— Смотри, что получается. Ирка Астапова над Елизаветой Георгиевной прилюдно посмеялась — и очень быстро погибла. Ростислав прабабкину радость расколошматил — тоже после этого долго не прожил. Здорово, да?

Я молча кивнул, а Зина продолжила:

— Елизавета Георгиевна, Константин Петрович, Владик, Игорь и Кирюша вскоре на городскую квартиру уехали. Стефа с помощью моей мамы носильные вещи в чемодан сложила и за ними отбыла. Посуда, мебель, ковры, постельное белье в доме остались. Дачу зимой вместе с обстановкой Валерий Аркадьевич купил, но через короткое время продал. В общем, у бывшей фазенды Гусевых несчастливая судьба, она из рук в руки много раз переходила, никто там не приживался. Сейчас ее хозяин какой-то дипломат. Я его ни разу не видела, семья за границей, дом запертый стоит. Вот такая, Вань, история.

— Да уж, — вздохнул я.

— Две у нас в Авдеевке семьи невезучие, — тараторила дальше Зинаида. — Одна Гусевых, а вторая Гореловых. Из последней ты Фаинку видел, при тебе сейчас заходила, ну, та, которой я в долг товар дала. Вот у них тоже в семействе прямо Санта-Барбара. Виктор Петрович, отчим Фаи, по молодости красавец был — глаз не оторвать. Конечно, бабы по нему сохли…

Я перестал слушать, сидел с вежливой улыбкой на лице, а сам пытался систематизировать полученную информацию. Ирина Астапова поиздевалась над Елизаветой Георгиевной и была зарезана. Ростик, разбивший коллекцию прабабки, упал в колодец…

— И Вайнштейн на него запала, — ворвался в уши пронзительный голос Зинаиды. — Ваще головы лишилась!

Я вздрогнул.

— Вайнштейн? Зина, о ком ты говоришь?

— Неужели не понял? — удивилась собеседница. — О Фаине! Я ей на твоих глазах кефир и йогурты вручила.

— А при чем тут Вайнштейн? — перебил я. — Это фамилия Фаины?

— Нет, конечно. Она падчерица Виктора Петровича, но он ее по закону не удочерил, поэтому Файка по паспорту Бокова. Вань, ты вообще меня слушаешь? Виктор Петрович — это тот, кто руку повредил на пороге магазина, и Елизавета Георгиевна на него нагавкала, вместо того чтобы пожалеть. Он шофером работал, фуры гонял, я же тебе рассказывала.

— А при чем здесь Вайнштейн? — повторил я, пытаясь выплыть из водопада рухнувших на голову сведений.

Зина засмеялась.

— Они дачку снимали, жили у Настьки. Жену звали Адель, мужа Абрам, отчества я их не помню. Она красивая такая, черноглазая, волосы кудрявые, а он хоть и молодой, но лысый. Оба музыканты, не помню, на чем играли. А Виктор Петрович тогда в соку мужик был, красавец.

— Виктор Петрович Горелов! — подпрыгнул я, только сейчас сообразив, о ком говорит продавщица. — И родители Софьи Вайнштейн! Они жили в Авдеевке!

— Так ты эту историю знаешь? — обиженно протянула Зина. — Таисия рассказала, да?

— Просто слышал эти фамилии, — нашелся я.

— Ну так я тебе сейчас про них растолкую, — обрадовалась болтунья. — История совсем давняя, но захватывающая. Жаль, твой отец помер, мог бы роман написать. Любовь у них закружилась — бешеная. Вся Авдеевка рты пораскрывала и наблюдала. Мужики даже спорили: побьет он его или ей задницу надерет. А бабы завидовали — такие отношения красивые, и муж ее обожает, и полюбовник есть.

— Зина, — взмолился я, — сделай одолжение, объясни нормально, назови имена. Я ничего не понял.

— А я чего делаю? — удивилась продавщица. — Знаешь, не надо свои детские привычки во взрослую жизнь переносить. Очень меня, помню с тех пор, злило, когда ты из разговора вываливался. Я тебе чего-то говорю, ты сидишь, киваешь, вроде заинтересовался, а потом выясняется: спал с открытыми глазами, ни фига не слышал, о своем думал. Прямо треснуть тебя хотелось. Зачем прикидывался, что весь внимание? Сказал бы честно, что скучно, и ушел.