Тайная вечеря

Нельзя сказать, что профессор Грубба-Войташкова или ксендз Монсиньоре поломали ему карьеру. Это было бы слишком просто, хотя, возможно, не так-то легко осуществимо. И тем не менее с того дня над доктором Левадой начали сгущаться тучи: атмосфера вокруг него становилась все более неприязненной. Он понял это не сразу. Однако, когда через год после той истории ему уменьшили количество дежурств, затем практически перестали допускать к операциям и, наконец, — в рамках реорганизации — предложили полную ставку только в амбулатории при клинике, почувствовал, что хорошая полоса заканчивается. Никто никогда его не упрекал — да и не в чем было, но у него за спиной постоянно принимались неблагоприятные решения. Как будто Грубба-Войташкова, уже ушедшая на пенсию, или Монсиньоре, который стал обращаться в недавно открывшуюся, первую в городе частную клинику, следовали за ним по пятам, дыша в затылок.

Может, он не сумел приспособиться к новым временам? Когда он опубликовал в популярной газете статью о коррупции в фармацевтических фирмах, его вызвал на ковер новый директор. Когда протестовал против проекта приватизации клиники и частичного ее превращения в коммерческое предприятие, контракт с ним не продлевали до самого последнего дня. Бывшие коллеги уже давно уехали за границу, новые молчали в тряпочку. Фактически он оказался в одиночестве, озлобился, нервничал. Вероятно, поэтому, когда в амбулаторию привезли известного политика, он принял того любезно, однако сказал:

— Вы можете перестать жевать жвачку, когда со мной разговариваете?

Депутат Камиль Урский тогда ответил: «Я, мать твою, могу жевать что хочу и когда хочу», на что доктор Левада самым спокойным тоном произнес: «А я, мать твою, могу попросить вас закрыть за собой дверь и чтоб духу вашего здесь не было!»

За отказ провести процедуру — таково было формальное обвинение — он потерял работу. Даже ячейка «Солидарности», им же самим несколько лет назад организованная, за него не вступилась. Жил он тогда уже один, снимал крохотную квартирку — никаких сбережений у него не было, да и откуда бы им быть? На какое-то время устроился в железнодорожную поликлинику, а когда ее закрыли, работал на «скорой помощи» — санитаром. Однажды прочитал в «Политике» репортаж о Поганче. Его предшественник доктор С., законченный алкоголик, повесился на дубе, напротив входа в медпункт, и замены ему не нашлось. Наверняка не из-за этого самоубийства, а из-за чиновничьей халатности медпункт на добрых несколько лет начисто исчез из министерских списков и планов финансирования. Его просто не существовало, как не существует человека, у которого нет удостоверения личности, страхового свидетельства, адреса. Когда доктор Левада впервые вошел в свой кабинет, повсюду — на полу, шкафчике, кушетке, на полках, подоконниках, письменном столе — толстым слоем лежала пыль. Во всех углах паутина, плесень, мышиный помет.