Тайная вечеря

Бернардино не смел поднять глаза от мольберта. Он был далеко не юноша, поскольку ему давно перевалило за тридцать. Тем не менее он всегда нервничал, выполняя подобные заказы. До сих пор он не познал женщину, возможно, единственный из всего цеха. Он принял обет перед Богом, что никогда этого не сделает, и обещал то же самое своему отцу, как только ему исполнилось четырнадцать лет, а затем и своему учителю, когда его принимали учеником в самую престижную мастерскую Милана. Но сейчас он готов был отказаться от своих обещаний. Дело в том, что дочь семейства Кривелли вот уже две недели позировала, испытывая его природу. Обнаженная, с распущенными золотыми локонами, эта шестнадцатилетняя аристократка сидела, выпрямившись, на краю дивана, устремив к потолку взор синих глаз, и являла собой воплощенное желание. Каждый раз, когда она переставала изображать из себя ангела и устремляла глаза на Бернардино, ему казалось, что он погибает.

— Маэстро Луини, — голос донны Лукреции звучал тихо, как будто она тоже на что-то намекала, — как вы полагаете, когда будет готов портрет моей девочки?

— Скоро, синьора графиня, очень скоро.

— Не забудьте, что срок нашего контракта истекает на следующей неделе, — не унималась она.

— Я помню, синьора, на сегодняшний день это самая важная дата в моей жизни.

Мать юной Афродиты часто присутствовала на сеансах, когда ее дочь позировала Луини. Не то чтобы она не доверяла Бернардино, безупречная репутация которого была известна всем, как и то, что он крайне редко соглашался работать за стенами монастыря. Она была наслышана о ненасытности священников, в том числе Папы, поэтому не считала свое присутствие на сеансах излишней предосторожностью. Кроме того, Бернардино был очень красивым, пожалуй, даже несколько женоподобным мужчиной. Он также был единственным мужчиной благородного происхождения, которому ее супруг позволял входить в дом, не опасаясь за свою честь. А граф имел предостаточно причин для осмотрительности. Романтические отношения между его прекрасной супругой и герцогом уже давно стали притчей во языцех. К любви Лукреции стремились многие. Она была раскрепощенной женщиной — ее привлекало все новое, а Елена обещала стать ее достойной преемницей.

— Не правда ли, она красавица? — с гордостью заметила графиня. — Эти груди, твердые и налитые, как яблоки... Вы себе представить не можете, маэстро, скольких мужчин они свели с ума.

«Свели с ума?» Художник с трудом сдерживал дрожь в руке с кистью. Он уже перенес на полотно почти все подробности тела Елены, хотя на картине ее волосы были темнее и длиннее и ласкали живот, скрывая восхитительный источник наслаждений, от которых сам художник отрекся.

— Чего я не могу понять, маэстро, так это почему вы остановили выбор на Магдалине для портрета моей дочери. Особенно сейчас. Можно подумать, вы хотите привлечь внимание инквизиции. Кроме того, все Магдалины такие мрачные и унылые. Не знаю, что и думать об этом ужасном черепе у нее в руках...

Бернардино положил кисть на палитру и повернулся к донне Лукреции. Полуденный свет заливал кушетку, подчеркивая формы, которые казались ему теперь смутно знакомыми: такие же, как и у Елены, белокурые волнистые волосы, высокие точеные скулы, влажные сочные губы. Иной формы была полная грудь под туго натянутым лифом из голландской ткани. Глядя на возлежащую графиню, можно было понять непомерный аппетит иль Моро, желавшего обладать этой красотой. Более не удивляло даже то, что ей сходила с рук болтовня об инквизиции.

— Графиня, — произнес он, — позвольте напомнить вам, что вы предоставили маэстро Леонардо право самому выбирать тему портрета, как и то, кому из своих учеников он поручит его выполнение.

— Да. Очень жаль, что сам маэстро так занят с этой злополучной «Вечерей».

— Что я могу вам сказать? Мастер попросил меня изобразить Магдалину, и я это делаю. Кроме того, вам следовало бы гордиться, поскольку тему избрал сам маэстро.

— Гордиться? Разве Мария Магдалина не была шлюхой? — воскликнула графиня. — Что мешало ему поручить вам написать портрет моей дочери в натуральном виде, как тот, что он сделал для меня? Зачем ему понадобилось еще раз бросать тень бесчестия на мою семью: она и так преследует нас уже много веков?