Тайная война воздушного штрафбата

Полчаса спустя, когда однополчане расположились за столиком какой-то убогой пивнушки (помянуть товарища на его свежей могиле строгие сотрудники кладбища им не позволили), Борис спокойно урезонил приятеля, который всё никак не мог успокоиться:

— Ну не позвали и не позвали… В конце концов это их внутрисемейное дело, его домочадцев. Мы-то его помянем. Чего ты взбухать-то[4] вздумал?

Всегда страдавший манией величия (отнюдь не в лёгкой форме) одессит от обиды даже поперхнулся бутербродом с килькой. Долго откашливался, осуждающе зыркая на того, кому, словно отцу родному, доверчиво распахнул свою полосатую, как матросская тельняшка, душу. Потом с оскорблённым видом заговорил о себе в третьем лице:

— Да, Красавчик не ангел! Но почему меня такие вот — любой жопе затычки, как тот магнат особого посола, всю дорогу учат жизни и даже за человека не считают? С фронтовым другом, который мне как брат был, проститься не дали! Не жизнь, а сплошные вырванные годы!

— Чего ты в амбицию ударяешься-то? — спокойно спросил Нефёдов. — Подбери нервы! Лично я не за этих бюрократов воевал, у которых задница на плечах, а вместо сердца каменный забор, чтобы на всякий случай никого не пущать, куда не велено. Я за свой народ воевал, за соседского пацана, у которого отца-пограничника в первый день войны в Бресте убили, за старушек, которые в деревне с голоду пухли, но весь собранный урожай до последнего зёрнышка фронту сдавали. Вижу, забыл ты, дружище, что злость на немцев у нас была такая, что о себе как-то не думалось. Бьюсь об заклад, не волновались мы с тобой тогда, братишка, насчёт того, увенчают ли нас после победы банными венками из лавра и станут ли уважительно сажать в президиумы за кумачовый стол как самых почётный гостей или нет.

— Это верно, батя! — мгновенно просветлев, энергично закивал Одесса. — Мы тогда на другие комплименты нарывались — серьёзные мужчины из Люфтваффе нам частенько полный рот зуботычин напихивали, особенно первый год боёв. Как вспомню, на каком недоразумении мы с ними воевали, хочется самому себе памятник воздвигнуть и возложить к нему венок от потрясённых сограждан. И ведь наводили же шороху у фрицев в интимных местах! — Лёня дул уже четвёртую кружку пива, закусывая солёными сухариками, которые были насыпаны горкой перед ним на тарелке. — М-да, командир, красиво ведь жили! — Глаза Красавчика наполнились ностальгической грустью. — И в самом деле, плевать нам было на то, что у немцев самолёты цельнометаллические, а фюзеляжи наших ястребков из-за дефицита алюминия выклеены из фанерного шпона и что после посадки твой «ишачок» или ЛАГГ можно было использовать в качестве сита для промывки лапши из-за множества пробоин…

Выпив за «не вернувшихся из боя товарищей», фронтовые друзья начали вспоминать забавные подробности своей службы.

Борис с иронией напомнил нынешнему «герою воздуха», как в начале их совместной службы он однажды поймал Красавчика на «лобовой атаке». Дело было в «избе-учильне» — штабной землянке, где после полётов Анархист проводил занятия для своих штрафников по тактике. Нефёдов по очереди вызывал к доске подчинённых и задавал им один и тот же вопрос:

— Лейтенант Бочкарёв, вам в лоб выходит «Фоккер». Высота полторы тысячи метров. Ваши действия?

— Делаю горку с переворотом и сверху из всех стволов по фашисту! — весело чеканит бывший лейтенант.

— Отменно. Садитесь. Майор Пятёркин, а вы как поступите в схожей ситуации?

— Выполняю полубочку, косую петлю, захожу «Мессеру» в хвост и из всех точек по гаду!

Наконец очередь дошла до Красавчика. Одессит, состроив гримасу и «в красках» представив, как на него прёт «дура», чуть не рвёт на груди тельняшку, но с ответом медлит, уточняя детали:

— Щё, прямо в лоб?

— Ну да.

— И не сворачивает?! Вот зараза! А может, разойдёмся тихо-мирно, пока не стало больно?

— Щас! — передразнивает одессита Нефёдов и рявкает: — Отставить панику, Красавчик! Принимайте бой.

— Та я ж обгажусь, командир! — в порыве откровенности восклицает чрезвычайно эмоциональный Лёня.

После этого тройной накат землянки ещё долго вибрировал от дружного хохота «курсантов».

— Ваш рассказ номер раз[5], командир, не слишком интеллигентен, — с натяжной весёлостью из приличия несколько раз хихикнул самолюбивый Одессит.

Тогда Борис, к удовольствию друга, припомнил более героический случай с его участием.