Тайная жена

– Да ты что?! – спросила она тихо. – Вообще ничего не понимаешь? Ты меня за кого принимаешь-то? Я тебе – кто? – У нее стиснуло горло от внезапного, всепоглощающего приступа злобы. – Я русская! Я русская, понятно это? Чтобы я приехала за тридевять земель склочничать, да сутяжничать, да травить-убивать – ради чего? Ради каменной этой глыбы? Да мне душно, тошно в ней! Ради вашей сухопарой землицы, коя зимой и летом – одним цветом? – Она расхохоталась, снисходительно взглянув на Джессику сверху вниз. – Да у меня в России – ого! – земли немерено-нехожено, богатств не счесть: летом – шелка изумрудные, по осени – меха лисьи рыжие, зимой – серебро морозное – бери не хочу! Там солнце во все небо, там воля вольная, там березы белые, там… там… синицы по весне: тинь да тинь! – Горло перехватило смертельной тоской по родной земле, но Марина все же нашла силы усмехнуться в изумленное лицо Джессики: – Нет уж, не нужно мне вашего простого киселька с молочком, у моего батюшки и сливочки не едятся!

И только переведя дух, Марина сообразила, что говорила по-русски… И все-таки, судя по выражению глаз Джессики, та кое-что, если не все, поняла: не слова, так их смысл постигла своим кошмарным, острейшим, жесточайшим умом – и прикрыла глаза, чтобы скрыть от Марины мелькнувшее в них выражение страха.

– Тогда… ради чего? – пробормотала она, как бы не Марину спрашивая, а себя. – Чего же ради тогда ты здесь суетилась, подсматривала, подглядывала, выспрашивала?

– Ты не поверишь, Джессика, – усмехнулась Марина, опьяненная необычайной внутренней свободой. Ответ на ее вопрос, вполне очевидный и единственно возможный, был непостижим для этой несостоявшейся леди Маккол… для этой неудачницы, проигравшей именно потому, что она никогда не ведала такого чувства. – Ты не поверишь, Джессика! Ради любви!

Лицо Джессики поблекло, увяло, сморщилось. Но она была еще слишком сильна, чтобы сдаться без боя, а потому нашла в себе мужество усмехнуться бледными, искусанными губами:

– И та, что любила, и та, что ненавидела – мы обе умрем здесь, а бедняга Десмонд решит, пожалуй, что мы обе плюнули на него и решили попытать счастья где-нибудь в ином месте. А ведь он мог быть счастлив не с одной, так с другой, но беда в том, что он принадлежит к тем людям, для которых часы любви всегда спешат либо отстают. Короче говоря, они любят тех, кто не любит их, но не любят тех, кто их любит! Впрочем, ему недолго останется сокрушаться!

– Это еще почему? – насторожилась Марина.

– Да так, – повела бровями Джессика, и Марина вдруг прозрела: а ведь Джессика поручила Хьюго и Линксу убить Десмонда! Она не знает, что все обернулось совсем иначе!

Велико было искушение выпалить ей в лицо эту весть, поглядеть, как она растопчет, накрепко пригвоздит Джессику к полу, однако что-то неведомое удержало Марину от этого, и она постаралась сохранить на лице то же выражение недоумения.

Но Джессику было не провести.

– Тебе что-то известно, – прошипела она, – говори.

– Tы этого все равно не узнаешь, если не скажешь, как открыть дверь, – заявила Марина.

– Тебе скажи! – фыркнула Джессика. – Бросишь меня здесь гнить – а саму только и видели!

– Клянусь богом, вот те крест святой, истинный, не брошу! – троекратно перекрестилась Марина. – Пусть Господь покарает меня на этом самом месте, если я лгу!

Джессика с брезгливым недоумением смотрела за ее истовыми движениями.

– Ты что, не католичка?

– Нет, разумеется, – обиделась Марина.

– Мусульманка? Иудейка? – ехидно спросила Джессика.

«Вот же зараза! – мысленно вызверилась Марина. – Уже черти ее на сковородке поджаривают, а она все язвит, змеища! Ну, погоди у меня!»

– Я православная, – ответила сдержанно, – и ежели клянусь в чем-то, не допущу себя до греха клятвопреступления.

Джессика смотрела на нее в задумчивости.

– Вот что, – сказала она наконец. – Не могла бы ты прислонить меня к стене? У меня начинает ломить спину, не хотелось бы выйти отсюда, подхватив простуду, ревматизм, подагру и еще много чего!

Первым побуждением Марины было исполнить просьбу, но она остановила себя.

– Кроме смерти, от всего вылечишься, – со всей возможной точностью перевела она на английский одну из самых мрачных русских пословиц – и не сдержала злорадной улыбки при виде тени, прошедшей по лицу Джессики.

И не тронулась с места.

Да, Джессику можно было только пожалеть. Конечно, у нее уже ломило спину, а как вскоре разноются затекшие руки-ноги! Но даже и это не самое мучительное. Рано или поздно естественные надобности доведут ее до исступления. Разве только с помощью злого волшебства удастся ей добраться до того укромного уголка, который облюбовала себе для этих дел Марина. И вот когда Джессика все это почувствует в полной мере… вот тогда, пожалуй, она заговорит по-другому.

Это было нелегко… Нелегко! Почти силком пришлось Марине держать себя на месте. Нелегко одолеть себя, свою человечность, и только напоминание о том, что плачущая, проклинающая, умоляющая женщина – лютый враг, который никого никогда не миловал и лишь тешился бы муками Марины, поменяйся они местами, – только это помогло Марине устоять.