– Большое, – спокойно сказала Джессика. – И даже очень. Вы что, где-то были ночью? Выходили куда-то?
У Марины просто-таки дыхание сперло! Нет, это же надо, а?!
– Будто вы не знаете! – не сдержав ненависти, буркнула она. – Полно дурочку из себя корчить.
– Если кто-то что-то здесь и корчит, это лишь вы, Марион, – с непоколебимым спокойствием ответила ей Джессика. – Отвечайте мне. Если я спрашиваю, значит, в этом есть необходимость.
– Вам необходимо услышать – что? – яростно сверкнула глазами Марина. – Что я нынче ночью едва не сделалась жертвою насилия по вашей милости и по милости ваших сообщников? Что вы разыграли гнусную интригу, и когда я пошла ночью…
– Ага, стало быть, вы все-таки выходили, – удовлетворенно кивнула Джессика. – А ведь, помнится, я вам в самом начале нашего знакомства говорила о разных неприятных случайностях, которые обрушиваются на тех людей, кои не могут ночью спокойно улежать в своих постелях.
«Ты-то ведь тоже не улежала, однако едва ли это было так уж неприятно!» – с ненавистью подумала Марина, вспомнив, как выплясывала ночью Джессика и заставляла выплясывать Хьюго, однако за самый хвостик успела ухватить уже готовое сорваться словцо. Вдруг явилась догадка: Джессика и не подозревает, что Марина видела ее с Хьюго! И как ни велико было искушение бросить ей в лицо оскорбление, Марина все-таки удержалась – и в самый последний момент успела вильнуть в сторону:
– Опять-таки, по вашей милости!
– Ну, я же не виновата, что вы столь любопытны, Марион! – развела руками Джессика. – Любопытны и дурно воспитаны. Читать чужие дневники и письма у вас постепенно входит в привычку, а это не доводит до добра. Вы недостаточно умны, чтобы понять истинную подоплеку того, что выражено словами. Их глубинный, истинный смысл остается для вас скрыт, а потому вы принимаете за действительность свои нелепые измышления и совершаете множество ошибок.
– Ладно, совершаю, а вам-то что до этого? – грубо спросила Марина. – Ваша какая в том забота? С чего это вы взялись учить меня уму-разуму? Подумаешь, мать-настоятельница какая выискалась! Сама-то завралась до того, что небось и запуталась, с кем когда…
«С кем когда спать», – хотела сказать она, но снова заставила себя замолчать.
Не время. Еще не время! Она обещала пока не открывать свои карты.
Но, договорив или не договорив, ей удалось наконец-то взбесить Джессику, и Марина испытала истинное удовольствие, увидав, какой яростью сверкнули светлые глаза, утратив обычную безмятежную прозрачность и резко потемнев. Впрочем, Джессика не дала себе воли:
– Поверьте, мисс Марион, я не для того к вам пришла, чтобы ссориться. Мы сейчас напоминаем двух горничных, готовых вцепиться друг другу в волосы из-за пригожего конюха. Если вам не по нраву Хьюго, это дело вашего вкуса, но меня сюда, пожалуйста не впутывайте! – Она чистоплотно поджала губки. – Дело в том, что Десмонд наконец вспомнил и про вас и решил, что следует поговорить с вами прежде, чем до вас дойдет очередь у судебного пристава.
«Наконец вспомнил и про вас», конечно, заслуживало той сердечной боли, которую испытала Марина, но следующие слова повергли ее в изумление, которое заглушило боль:
– Судебный пристав? Здесь, в Маккол-кастл, полиция? Чего ради? Что произошло?
– Марион, вы можете ненавидеть меня, – медленно, как бы подбирая слова, проговорила Джессика. – Но знайте: я пойму вас, как никто другой. Мы с вами очень похожи – хотя это трудно представить. Я способна понять, до чего она могла вас довести…
– Она? – недоумевающе переспросила Марина. – Кто?
– Не притворяйтесь! – сверкнула глазами Джессика. – Вы видите во мне врага, а между тем первая моя мысль сегодня, когда я узнала о случившемся, была именно о вас, и первым моим чувством было горячее к вам сочувствие!
– Ничего не понимаю, – пробормотала Марина. – Случилось-то что?!
Джессика остро взглянула на нее:
– Значит, вы мне по-прежнему не доверяете, если делаете вид, будто вам и вправду неизвестно, что нынче ночью погиб один из обитателей Маккол-кастла.
«Десмонд!» – что-то словно бы взорвалось в груди Марины, но тут же вспомнила слова Джессики: «Десмонд наконец-то о вас вспомнил». Если вспомнил, значит, жив. Ну, слава богу. Кто же тогда?