Тайная жизнь

Римляне называли эти светила sidera. Они противопоставляли их отдельным звездам ( stellae), поскольку это были группы stellae: собираясь вместе, они выстраиваются в образ, образуют «созвездия», череду знаков, которые в конце зимы следуют один за другим, возникают и исчезают в ночной глубине: Носорог, Охотник, Бизон, Плеяды. Эти четыре sideraдостигали кульминации в конце зимы и на черном фоне небесного свода говорили о неизбежности весны, появлении детенышей, ростков и цветов, возрождении Primus tempus, неизбежности охоты, когда завершится период вынашивания у живородящих.

*

Эти звезды, наблюдая за нами с нашего рождения, будоражат людей и предписывают радости, роды, жертвоприношения первинок и первенцев, сбор урожая, возобновление охоты, обряды, обеспечивающие ежегодное возвращение всех вещей (годовой цикл).

Эти звезды будоражат животных, вызывают спаривание, регулируют движение солнца, накликают дожди, проклевывают почки, раскрывают цветы, способствуют вызреванию плодов, будоражат всех нас.

*

Одна из этих звезд, самых первых, — это безжалостное движение, свойственное женщинам, безжалостное в своей непристойности.

Раздвинуть ноги и обнажить гениталии — вот первое движение женщин, даже самых строгих пуританок, еще до того, как будет перерезана пуповина, связующая ребенка, которого они вышвырнули в воздух, на свет, снабдив воспоминаниями об утробном мире матери.

Мы навсегда — кричащее нечто, мы — то, что не говорит, с первого мгновения нас различают не по лицу, а по полу.

Потом оказывается, что мы вверены этому взгляду, который нас видел; во всем он исходит из того, что видит: в том, как он с нами говорит, какое имя нам дает; он говорит с нами непонятным языком и, подметив самый первый знак понимания, чувствует, что этот язык — наш собственный. Это то, что натуралисты и социологи называют запечатлением, импринтингом. Но остается нечто вне языка, резкое первоначальное движение, которое невозможно забыть: наши грубо раздвинутые ноги и этот жадный быстрый взгляд, классифицирующий нас в зависимости от обнаженных половых органов, которые он там обнаруживает, взгляд, дающий имя, — и этот взгляд с той самой минуты, самой, пожалуй, яростно сексуальной минуты, которую нам доведется пережить, навсегда начинает говорить в нас за нас.

*

В дальнейшем нам останется только выбирать себе жизнь, одну из нескольких возможных, нередко под влиянием случая.

В сущности, мы не были зачаты намеренно.

Ни одно человеческое существо не было зачато намеренно.

Когда пара сливается в объятиях, ни один из двоих не зачинает сознательно ребенка, о котором потом догадаются, что он был зачат в этот миг. И ведь зачатое существо ни в чем не будет напоминать то, которое потом родится. На протяжении трех миллионов лет соитие женщины и мужчины не было намеренным актом для зачатия, за которым спустя десять лун последуют кровавые роды.

Прижимаясь друг к другу, нагие тела утоляют снедающую их жажду и насыщают не ведающее конца вожделение.

Мы не выбирали — родиться нам или нет.

Мы не выбирали — умереть или выжить.

Мы не выбирали себе предков.

Мы не выбирали язык, который проникает в нас прежде, чем мы начинаем на нем говорить. Мы не выбирали себе национальность. Мы бессильны против дня, недели, месяцев, времен года, лет, старения, времени. Мы никогда не преодолеем голод. Желание спать. Мы не выбирали необходимость мочиться. Мы не выбирали ночных образов, которые нас посещают. Мы не выбирали — быть нам завороженными или нет. Мы заворожены с первых же месяцев, и это от нас совершенно не зависит.

*

Что такое любовь? Мы все порабощены сексуальностью. Но гораздо крепче нас держит в плену влияние, изначальная зависимость, прошлое. Я называю влиянием отпечаток, появившийся до памяти. Я называю изначальной зависимостью условия существования, воображаемого, символического, лингвистического, полового, млекопитающего, порождающего, смертоносного — человеческого существования. Я называю прошлым неестественное влияние речи, ставшей языком и несущей в себе память и самоотождествление.

Почему влияние, возникшее до памяти, упорно держит нас в своем непоправимом, незапамятном, внеисторическом плену? Потому что мы изначально его пленники. Пленники завороженности.

Она вне времени, поскольку существует до времени.

Рождение человека предшествует времени, а соитие, свойственное живородящим млекопитающим, происходит еще до зачатия, в результате которого человек родится.

Парадокс. К несчастью, сексуальность захватила нас не при рождении, но гораздо раньше, так что, рождаясь, мы оказываемся ее плодом, и не более того.

*

Capere[41]— это глагол охотников. Любовь уловляет, влияние расставляет силки, язык захватывает в плен, семейная зависимость налагает ярмо; материнские губы ловят губы ребенка, ее взгляды — его взгляд, пища — это тоже ловушка, в том числе и странная пища, называемая речью: она тоже вкладывается ребенку в рот и переходит из уст в уста, и мы пожираем ее изо дня в день.

*

Глаза нашей матери — первый образ.

Когда небо становится образом?