Тайная жизнь моего мужа

Роберт Иванович устроился в своем любимом кресле с тем гордым видом, благодаря которому в нем и сейчас угадывались былая сила и власть. И в такие моменты он поразительно напоминал мне своего сына — не внешне, потому что на первый взгляд чертами лица они были не схожи, скорее — внутренне. В них обоих угадывался твердый, несгибаемый стержень и я нередко задавалась вопросом — не потому ли они не могли поладить, что двум подобным личностям трудно было уживаться рядом?

Пусть даже и у одного из них был страшный приговор — Альцгеймер.

Но даже болезнь не могла изменить некоторые вещи. И бывали моменты, когда я ясно понимала, сколь властная и неуступчивая натура была передо мной. И легко могла представить, что вот именно таким — уверенно и гордо ступающим по жизни — этот человек был прежде. И порой, редкими просветами, являлся и теперь.

— Что вам сыграть? — уже привычно поинтересовалась я в ответ на эту просьбу на грани с приказом.

За прошедшую неделю с небольшим, что мы с Васей жили в этом доме, игра на рояле стала неким каждодневным ритуалом. Роберт Иванович мог не помнить, какой сейчас год, путать имена, людей и события, бесконечно забывать, где в очередной раз спрятал свои драгоценные запонки, но каждый вечер, в одно и то же время он просил ему сыграть.

И я уже перестала пытаться переубедить его в том, что я — не Лена. Ему так было проще там, в мире своих иллюзий и давно ушедших времен, и я была готова стать для него той, кого он потерял, если от этого ему могло стать хоть ненадолго легче.

— Сыграй мне «Карузо»… — попросил он, расслабленно откидываясь не спинку кресла и, как обычно, прикрывая глаза — наверно, в такие моменты он оказывался совсем не здесь…

Я коснулась клавиш, ласково пробежалась по ним пальцами, начиная играть одну из самых печальных и возвышенных музыкальных историй прошлого века.

Веки мои тоже невольно сомкнулись и, уносимая пронзительной мелодией, в какой-то момент я тоже ощутила себя там, где никогда прежде не бывала. На увитой цветами террасе старой виллы, нависшей над морем, негромко подпевающем на своем собственном, неповторимом языке, этой вечной музыке. Той, что рождала внутри чувства, которые почти каждый познал хоть раз в жизни — любовь, тоска и… обреченность.

Последняя нота взметнулась ввысь и погасла, растворяясь в тишине комнаты. Я выдохнула, отводя руки от клавиш и вздрогнула, когда Роберт Иванович поразительно осознанно спросил:

— Как ты думаешь, о чем эта песня?

Я улыбнулась:

— О любви… наверно.

— А кому он признается в любви в этот момент, когда понимает, что конец близок?

Я с удивлением повернулась к нему. Отец Эмиля сидел в кресле все так же прямо, но глаза его были уже открыты — он задумчиво смотрел прямо перед собой.

— Женщине? — предположила я.

— Может, и женщине… — пробормотал он. — А может, кому-то, кому не успел сказать этого раньше…

— Или тому, кому хотел повторять бесконечно… чтобы тот человек не забыл… даже когда его не будет, — добавила я.

Тоска и предчувствие скорой трагедии, заложенные в бессмертную песню, заставляли что-то внутри неосознанно болеть, тревожно ворочаться в груди…

— Я никогда не говорил сыну, что люблю его, — неожиданно произнес Роберт Иванович. — Дочери — постоянно… а ему — нет.

Потрясенная этим признанием, я присела перед ним на колени.

— Еще не поздно, — заговорила горячо. — Вы еще можете ему сказать. Уверена, что ему необходимо услышать это так же, как и вам — проговорить вслух.

 Я вглядывалась в это лицо — такое же непроницаемое сейчас, как и у его сына, пытаясь понять, что за ним скрывается. Желая помочь… найти ту дорогу, которую оба они старательно обходили.

Лицо Роберта Ивановича неожиданно нахмурилось и уже знакомым мне капризным тоном он спросил:

— Где мои запонки? Кто опять украл мои запонки?

Я сглотнула вставший в горле ком. Он снова потерялся в своем собственном мире, куда не было хода всем остальным. И оставалось лишь гадать — настанет ли еще когда-то момент, когда он вспомнит о том, чего так и не сказал Эмилю? И успеет ли… прежде, чем его голос и мысли будут потеряны навеки?..

Я встала с колен и, натянув на лицо улыбку, успокоила встревоженного старика: 

— Мы сейчас найдем ваши запонки.

Он перевел на меня взгляд — вновь изменившийся — и, опустив глаза на мой живот, внезапно сказал:

— У меня скоро будет внук…

Я застыла, отчаянно пытаясь понять — откуда он мог знать это? Мой живот все еще оставался плоским, да и в то, что этот ребенок — от Эмиля, до конца не верил даже сам Эмиль.

— Что? — переспросила я, не скрывая удивления.

Но момент уже прошел. Его глаза вновь подернулись туманом, скрывая все, что происходило там, внутри, и, потерянно оглядевшись по сторонам, он вновь произнес:

— Где мои запонки?..

* * *

Тем же вечером после ужина, приготовленного Васей, я вновь спустилась в гостиную — как только мне удалось уложить Роберта Ивановича спать. Рояль — старый верный друг, так и притягивал меня к себе, безмолвно приглашая коснуться его клавиш и раствориться в музыке, что одна способна была заглушить, пусть и лишь на время, все мои страхи и тревоги.