Особо надо отметить 9 января 1918 года. По невероятному совпадению в этот и без того скорбный день здесь же, рядом с могилой жертв «кровавого воскресенья», снова хоронили расстрелянных демонстрантов — на сей раз выступивших 5 января в поддержку Учредительного собрания. Тогда же над обеими братскими могилами силами рабочих Обуховского завода была возведена временная арка. Это был первый памятник «жертвам, павшим в борьбе за народовластие». (Подобная арка возникла потом и на кладбище других жертв, точнее, на площади Жертв Революции, или иначе — на Марсовом поле.) В 1926 году небольшой курган над братской могилой жертв 9 января был обнесен цепным ограждением и отмечен скромным памятником-плитой; о втором братском захоронении — убитых за приверженность демократии — напоминать уже не полагалось.
Хотя кладбище и назвалось «Памяти жертв 9 января», память жертв 9 января отмечали теперь 22-го — по новому стилю. В 1929 году три тысячи рабочих в этот день пели здесь хором «Вы жертвою пали в борьбе роковой…» Митинг постановил ознаменовать двадцать пятую годовщину «кровавого воскресенья» открытием памятника на могиле. А саму могилу скульптор Манизер и архитектор Витман, увлеченно работавшие над проектом, предложили перенести в центральную часть кладбища — на место деревянной Казанской церкви.
Монумент открывали поэтапно, ступенчато — по мере воздвижения. Сначала — фундамент, потом постамент и наконец весь памятник в целом. Первое из этих мероприятий называли «закладкой памятника», но по смыслу оно означало существенно большее. В присутствии двух тысяч человек останки восьмидесяти восьми убитых были торжественно перенесены в склепы фундамента. Перезахоронение состоялось в августе 1929-го. Тогда же был объявлен призыв к «добровольному сбору средств на постройку памятника». Сообщение об этом почине «Ленинградская правда» выделяла жирным шрифтом:
«Рабочие „Большевика“ первыми отчислили процент со своего заработка».[25]
Митинги тогда были обычным явлением. Так что вполне закономерно воздвигался над новой братской могилой — на месте уничтоженной церкви — гранитный постамент, которому долженствовало быть еще и трибуной.
К двадцать пятой годовщине 9 января, то есть к 22 января 1930 года постамент-трибуна был готов, а бронзовая фигура еще нет. Гранитное сооружение, контуром напоминающее печь крематория, открывалось в двадцатиградусный мороз с присущей моменту торжественностью, — применительно к трибуне можно сказать: «запускалось в эксплуатацию». Трибуна эта, должен заметить (я тоже здесь побывал зимой), место не безопасное. Ступеньки скользкие, легко оступиться. С тыльной стороны нет парапета; сделаешь назад шаг-другой и полетишь вниз. А ведь надо как раз немного попятиться, чтобы прочесть выбитые на граните ленинские слова о значении «кровавого воскресенья».
Надписи заслуживают внимания. И прежде всего загадочной правкой ленинских текстов. Первая надпись:
Со второй надписью дела обстоят посерьезнее. Рассмотрим-ка ее, она того стоит.
Это неточная — гораздо более неточная! — цитата из статьи «Начало революции в России», написанной и опубликованной в Женеве по горячим следам петербургских событий (седьмой том сочинений Ленина, куда вошла данная статья, увидел свет непосредственно перед «открытием» постамента). Читаем на пьедестале:
Тысячи убитых и раненых — таковы итоги кровавого воскресения 9-го Января в Петербурге. Немедленное низвержение правительства — вот лозунг, которым ответили на бойню 9-го Января Петербургские рабочие.
В действительности у Ленина вторая фраза выглядит иначе, сравним: «Немедленное низвержение правительства — вот лозунг, которым ответили на бойню 9-го января даже верившие в царя петербургские рабочие, ответили устами их вождя, священника Георгия Гапона, который сказал после этого кровавого дня: „у нас нет больше царя…“».[26]
Гапон!.. Батюшки светы… Гапон!
Ну, ладно — ничего неожиданного. В начале 1905-го его считали героем, «живым куском нарастающей в России революции»! После расстрела рабочих он оказался в Женеве, встретился с Плехановым, Лениным. «Ильич волновался этой встречей», — напишет Крупская. «Дорогой товарищ!» — обращался Гапон в письме к Ильичу.[27] «Товарищ Гапон», — говорил Ленин, выступая на съезде.[28]