И только теперь я почувствовал, что голова и тело как бы не свои, вялые, все делалось с трудом, мысли ворочались медленно. До меня стало доходить, что нас вывели из строя, хоть на короткое время, но вывели.
Я бросился на КПП, что было метрах в двадцати от штабной избы. Там я застал вольнонаемного из хозкоманды, который склонился над одним из дежурных.
— Кажется, живы, только без сознания, — несколько сконфуженно сказал вольнонаемный, видимо смущаясь за свою торопливость с сообщением о смерти солдат. Оба солдата охранного взвода пока были без сознания. У одного на лице растекалось кровавое пятно, видимо ударили крепко.
Было ясно, что Угорь прорвался через КПП, вернее всего — к автобусной остановке, что была рядом с воротами в школу. А может быть, уехал на попутной автомашине. Сомнений не было: рядом со школой его нет. Да, это был Угорь, тот самый Угорь!
От штабной избы к нам шел замначштаба. Шел, пошатываясь и ощупывая голову. Бежал к КПП и врач…
Позднее стало известно, что в портсигаре была заложена крохотная отравляющая бомба, которая вывела всех нас троих из строя минут на пять-семь. Угорь точно рассчитал, когда услышал сказанное замначштаба слово «портсигар». Он успел зажать рот и нос руками, затаил дыхание и выбежал из штаба. Дежурные на КПП не были в курсе дела о поимке подозрительных людей в лесу. Появление на КПП Угря они восприняли как приход слушателя. Угорь несколькими ударами оглушил солдат и исчез.
Поиск беглеца на трассе Москва — Горький в обе стороны результатов не дал. Он как в воду канул. Для меня Угорь исчез в четвертый раз. И встала дилемма: говорить или не говорить о моих «встречах» с Угрем ранее — в Ленинграде, Тбилиси, на Севере?
Я рассуждал так: в это время было известно, что подозрительность в органах еще не изжита полностью. Хотя КГБ был новой организацией, но он существовал всего несколько лет. Подозрительность все еще как ржавый гвоздь сидела в душах многих сотрудников, особенно в кадровом аппарате.
В этой связи мне представлялось, что в бумагах по поводу событий в школе с Чужаком будет фигурировать мое имя. О том, что будут беседы по этому поводу, я не сомневался. Так оно и случилось. В то же время я уже давал показания в отношении Угря во всех трех случаях «общения» с ним. Если мои командиры сочтут нужным, то со мной переговорят.
На сердце же было тошно: уже в четвертый раз Угорь ускользнул. В эти дни тревога не покидала меня — я ждал вызова, но его не было. Постепенно все вернулось «на круги своя». Учеба пошла своим ходом.
Прошло много месяцев, прежде чем мы сдали экзамены и выпустились из школы, которую по имени генерала Гриднева, ее начальника, мы прозвали «Гридневкой». Со сдачей экзаменов уходил в прошлое значительный отрезок моей жизни: я покидал школу, имея направление во внешнюю разведку, точнее — в научно-техническую разведку.
Встреча с ГРАДом
В первых числах сентября шестьдесят первого года я поднялся на восьмой этаж штаб-квартиры внешней разведки комитета госбезопасности на Дзержинской площади в качестве постоянного сотрудника отдела, известного как научно-техническая разведка, сокращенно НТР.
Здание на Дзержинке, в годы революции Лубянской площади, занимало несколько управлений КГБ: первое — разведка, второе — контрразведка, третье — военная контрразведка и так далее. Разведка занимала основную часть здания, точнее его новой части. Переход из корпуса в корпус контролировался службой внутренней охраны. Правда, приоритет прохода в другие подразделения КГБ принадлежал разведке — первому главку, как в обиходе называли ПГУ.
В штабе научно-технической разведки
Мою душу распирала гордость от принадлежности к разведке, к людям, профессия которых насчитывала не одно тысячелетие и входила в три-четыре главных почитаемых по полезности занятий в древности.
Отдел НТР занимал несколько десятков комнат. В них размещались все направления разведработы НТР, которые сводились к добыванию информации, естественно секретной, о тенденциях в развитии и новых достижениях науки и техники на Западе, о технологиях производства и образцов, — все это в первую очередь в интересах обороны.
Возглавлял НТР крупный чекист-разведчик, прозванный его сотрудниками «Влас». Леонид Романович был организатором активного противодействия запретным санкциям Запада по доступу моей страны к передовым технологиям. Во главе запрещающих стран стояла Америка, слабо пострадавшая во время последней войны человечества, сытая и самодовольная. Она подчинила своей экономической воле Англию и Францию, ФРГ и страны Бенилюкс, Италию и даже Японию.
Нужно было «взломать» преграды КОКОМ — комиссии по контролю, ибо мир становился все более безумным в гонке вооружений — ядерных, химических, бактериологических, именуемых оружием массового уничтожения. Таковы были главные условия «холодной войны».