Тайная жизнь Сальвадора Дали, рассказанная им самим

Но как заставить сборщицу подойти к окну? Я нашел только одно средство. Залез на верхний этаж и уронил колесико на шнурке так, чтобы оно застряло на вьющихся розах фасада. Бамбуковой палкой я так перепутал шнурок с ветвями, чтобы расцепить их можно было не сразу. Затем я побежал в сад и, хныча, попросил красавицу с чудными грудями найти мое колесико с помощью лестницы. И тут же откопал свой костыль из цветочной груды. В «Мулен де ла Тур» всем было ведено исполнять мои прихоти, к тому же сборщица, наверно, была рада прервать свою работу хоть ненадолго. Так или иначе, но она спустилась с лестницы, на удивление грациозно перехватывая перекладины руками. Капля пота из открывшейся подмышки упала и попала мне прямо в лоб, как одна из крупных теплых капель, предвещающих летнюю грозу. Но эта предвещала иную грозу, бушевавшую в моей душе второй день. С помощью Дуллиты молодка подтащила лестницу и слегка прислонила ее к стене дома. А я в это время успел побежать к себе в комнату и раздеться донага. Я казался себе красивым, как никогда. Вот бы они обе увидели меня! Но поскольку мне никогда не удавалось быстро раздеться и одеться, на плечи я просто набросил красный плащ. Спустившись в коридор, я увидел, что женщина уже влезла на лестницу и се груди оказались в раме окна. Мой расчет оказался точным. Нижняя рама пересекала ее на высоте бедер, а верхняя скрывала голову. Ее тело обозначилось передо мной, еще больше затеняя и без того темный коридор. Было очень душно, и я сбросил мантию. Пока она распутывает шнурок, так хорошо запутанный моими стараниями на кусте розы, у меня хватит времени на задуманное, а когда она спустится, я спрячусь за стеной. Лирическая слеза блистала в моих глазах. Я протянул костыль к дыне. Она оказалась более спелой, чем я думал, и костыль вонзился в ее мякоть. Я повернулся к грудям, которые заслоняли мне свет. Шары грудей и шары дынь были так похожи, что это сходство лишь обостряло мое желание. Движением костыля я сильней надавил на дыню, она треснула и на меня потек липкий сок, сперва капля за каплей, потом струей. Я открыл рот, чтобы поймать немного сладкого и слегка отдающего аммиаком сока. Безумная жажда охватила меня. Мои глаза метались от дыни к грудям, от грудей к дыне такими скачками, что движения мои стали неконтролируемые. Костыль крошил дыню, и кончилось дело тем, что она упала мне на голову как раз тогда, когда женщина с пресловутыми грудями, распутав наконец шнурок колеса, стала спускаться по лестнице. Я, чтобы спрятаться, бросился на пол и упал на свой красный плащ, пропитанный дынным соком. Хромающий, измученный, я боялся, что крестьянка, увидев меня в коридоре голым, не поверит своим глазам и поднимется на одну ступеньку, но, вопреки моим ожиданиям, она не заметила меня и скрылась из виду. Свет солнца снова проник в окошко и осветил высоко на стене две нетронутые дыни. У меня не было больше желания играть с ними. Очарование развеялось и больше не повторится. Мои мышцы ослабели от крайней усталости. Тени двух дынь больше не напоминали груди сборщицы липового цвета. Напротив, они мрачно воскрешали в памяти шарик разлагающегося ежа. Меня била дрожь, я пошел к себе и лег в постель. Так меня застала ночь.

Надо было торопиться, чтобы с вершины башни застать последний луч. С костылем в руке я пробрался на террасу к звездному небу, которое так тяжело нависло над моим одиночеством, что я не осмелился ни на одно из моих обычных длительных мечтаний. Посреди террасы был маленький цементный постамент с отверстием, наверно, чтобы устанавливать в нем в праздничные дни знамя.

Я всадил туда мой костыль, основание которого свободно двигалось в отверстии. Он наклонился, и это понравилось мне больше, чем если бы он оставался вертикальным. Я ушел с башни, размышляя: если я проснусь ночью, буду знать, что милый мне предмет дежурит за меня там, наверху, и охраняет меня. Но проснусь ли я? Тяжелый сон гудел уже у меня в голове. После такого насыщенного дня я хотел уже только спать. Спускался по лестнице как лунатик, натыкаясь на стены и повторяя про себя то и дело: «Ты будешь Дуллита, ты будешь Дуллит а…»

Назавтра продолжили сбор липового цвета. И там была Дуллита. Солнце поднялось к зениту, сборщица сбрасывала цветы на белые полотнища, ее груди тяжело свисали, как дыни с потолка накануне, но влечение исчезло, я не находил в себе и следа от него. Наоборот, стоило лишь об этом подумать, и меня охватывала брезгливость. Красный плащ, намокший от сока дыни, и груди больше не казались мне эстетически целомудренными, я был не в состоянии выжать из всего этого хоть каплю чувствительной поэзии. Зато сейчас меня завораживала талия Дуллиты, которая была еще тоньше, чем вчера, мнилось мне, и делалась все тоньше по мере того, как вставало солнце и исчезали все земные тени.