Тайная жизнь Сальвадора Дали, рассказанная им самим

Если Лидия еще время от времени спускалась на землю, ее два сына, наоборот, были настоящими сумасшедшими и позже их поместили в больницу. Им казалось, что они обнаружили на просторах Креуса залежи полезных ископаемых, и все лунные ночи они проводили, роя в земле ямы. Я был единственный, кому они доверились, и однажды они поделились со мной, что отыскали радий.

У сыновей Лидии был жалкий домишко с разрушенной крышей в маленькой бухте под названием Порт-Льигат, в четверти часа ходьбы от Кадакеса, по дороге через кладбище. Порт-Льигат – одно из самых засушливых мест на земле. По утрам здесь царит дикая и жестокая красота, на закате восток становится свинцовым. Морской ветер, который на рассвете играет маленькими, веселыми, как улыбки, волнами, потом стихает, и море, как зеркало, с эпическим спокойствием отражает небо.

За два месяца, проведенные в Карри-ле-Руэ, единственная почта, которую я получал, были письма от Лидии. Я классифицировал и анализировал их как паронойальные документы важнейшего значения. Получив деньги от виконта Ноайе, я первым делом решил купить домишко сыновей Лидии, обставить его и жить там, где мне хотелось больше всего в мире. Гала желала лишь того, чего желал я, и мы написали Лидии. В ответном письме она подтвердила, что мы договорились и что она ждет нас. Сыновья готовы были передать нам главные залежи радия.

Мы приехали в Кадакес зимой. Отель «Мирамар» был на стороне моего отца и выдумывал предлоги, чтобы не принять нас. Мы расположились в крошечном пансионе, где пожилая домовитая горничная делала все, чтобы наше пребывание было приятным. Все, кто что-либо значил для меня и с кем я хотел быть в хороших отношениях, – это двенадцать рыбаков Порт-Льигата. Они держались независимо от общего мнения Кадакеса. Если поначалу у них и были кое-какие сомнения, то потом они поддались симпатии к Гала и моему влиянию. Рыбаки знали, что пишут обо мне в газетах, и сказали: «Он молод. Ему не нужны деньги отца и он волен жить своей жизнью, как он ее понимает».

Мы наняли столяра и вместе обсудили все, от количества ступеней до слухового окна. Ни один из дворцов Людовика II Баварского не вызывал у монарха и половины тех забот, которыми заняла нас эта хибара. Одна комната примерно четыре на четыре метра должна была служить столовой, мастерской, прихожей и спальней. Несколько ступенек вели в душ, туалет и кухню, такие крохотные, что в них можно было с трудом повернуться. Мы привезли из парижской квартиры блестящую никелированную мебель. Ограниченные средства позволяли нам вить гнездо лишь на двоих. Единственным украшением дома должен был стать зуб, маленький молочный белый зуб, прозрачный, как рисовое зерно. Он шатался у меня в десне, и я решил, когда он выпадет, просверлить его и подвесить на ниточке к потолку. Этот зуб заставлял меня забывать все трудности и тяготы.

– Не думай больше об этих проблемах, – сказал я Гала, – не думай о расходе воды, электричества, о комнате для прислуги. В день, когда ты увидишь мой зуб, подвешенный к потолку на ниточке, ты придешь в такой же восторг, как и я, больше того, у нас никогда не будет ни цветов, ни собаки, только наша страсть, которая нас скоро состарит. Однажды я напишу о тебе книгу, и ты станешь в один ряд с Беатриче.

Когда все детали перестройки домика были решены, мы уехали в Барселону, о которой крестьяне толкуют так: «Хороша Барселона, коль кошель полон». Мы оставили задаток кадакесскому столяру и у нас не осталось ни гроша. Мне нужно было пойти в банк, чтобы получить по чеку на 29000, выданному виконтом Ноайе. Склонившись к окошку, я удивленно услышал свое имя. Я не думал о своей популярности в Барселоне и фамильярность служащего сделала меня недоверчивым.

– Он знает меня, – сказал я Гала, – а я его не знаю.

Она была вне себя от моего ребячества и сказала мне, что я всегда останусь каталонской деревенщиной. Я сделал передаточную надпись на чеке, потом, в последнею минуту, когда служащий уже протянул руку, отказался дать ему чек.

– Нет. Пусть он сначала принесет мои деньги, тогда отдам ему чек.

– Что, по-твоему, он может сделать с этим чеком? – пыталась убедить меня Гала.

– Он может съесть его.

– Зачем ему съедать чек?

– Будь я на его месте, я непременно бы съел чек.

– Но даже если он съест чек, ты все равно не потеряешь ничего из денег.

– Знаю, но мы не сможем вечером пойти поесть «ле тордс» и «ле ровеллонс а льянна» («Ле тордс» – это маленькие птички, а «ле ровеллонс а льянна» – грибы, жаренные на вертеле: два каталонских блюда, излюбленных Сальвадором Дали.)

Мы немного отошли от окошка, и служащий банка ошеломленно смотрел на нас, не понимая, о чем мы спорим. Наконец Гала уговорила меня отдать чек, и я со вздохом «казал:

– Ну что ж… Идите сюда!