Тайная жизнь цвета

Художники в Японии, Китае и Индии веками использовали этот краситель на живописных свитках, для создания инициалов[143] или миниатюр. Когда он попал в Европу на борту голландского торгового корабля в 1603 году, обделенные яркими пигментами европейские художники с восторгом приняли этот новый, яркий, как солнце, желтый[144]. Рембрандт предпочитал его среди масляных красок — там гуммигут приобретал золотой оттенок, который часто нимбом окружает фигуры людей на его картинах[145]. Его можно найти также в полотнах и палитрах Джозефа Мэллорда Уильяма Тёрнера и сэра Джошуа Рейнольдса[146]. Уильям Хукер, иллюстратор Королевского садоводческого общества, смешивая его с небольшим количеством берлинской лазури (см. здесь), получал зеленый Хукера — идеальный цвет для изображения листьев[147].

Как и многие старые пигменты, гуммигут обосновался на полках аптекарей так же комфортно, как и на палитрах художников. Доктор медицины Роберт Кристисон в лекции 7 марта 1836 года описал его как «прекрасное сильное слабительное». Даже небольшое его количество вызывало «обильные жидкие выделения»; более крупные дозы могли быть смертельными[148]. Рабочие Winsor & Newton, дробившие бруски гуммигута, бегали в туалет каждый час. Вряд ли такой побочный эффект сильно красит этот пигмент, но, вероятно, близкое знакомство научного сообщества с гуммигутом подтолкнуло французского физика Жана Перрена в 1908 году использовать его в опытах для подтверждения теории броуновского движения[149], выдвинутой Эйнштейном тремя годами ранее. Перрен продемонстрировал, что в мельчайших (глубиной 0,12 мм) лужицах раствора гуммигута крошечные желтые частицы продолжали, как живые, хаотичное движение, даже если эти лужицы оставались нетронутыми несколько дней. В 1926 году Перрену была присуждена Нобелевская премия[150].

К тому времени гуммигут на палитрах художников уже почти вытеснил ауреолин — искусственный желтый, не такой яркий и светопроницаемый, но менее подверженный выцветанию. Winsor & Newton продолжали получать партии сырого гуммигута до 2005 года. Решение остановить продажи стало, конечно, облегчением для рабочих. Были ли довольны этим художники — вопрос.

Опермент

В трактате Il libro dell’arte («Книга об искусстве») Ченнино Ченнини пишет, что опермент «получают алхимически»[151]. Уже к началу периода Возрождения большинство пигментов, которыми пользовались художники, были действительно искусственными, но как раз опермент — природный минерал: канареечно-желтый сульфид мышьяка (As₂S₃) с примерно 60-процентным содержанием мышьяка[152].

В натуральном виде он блестит, напоминая золото. Этот пигмент минерального происхождения (как, скажем, азурит или зеленая медная руда — малахит) наряду с охрой использовали еще древние египтяне. Его следы остались на папирусных свитках, этим пигментом расписаны стены гробницы Тутанхамона, а небольшой мешочек с оперментом обнаружили на полу гробницы[153]. Этот интенсивный желтый можно найти также в «Келлской книге» IX века, на стенах Тадж-Махала, в средневековом трактате Mappae clavicula. Римляне, также неравнодушные к этому минералу, называли его аурипигментом («золотистым»). Используя опермент и как краситель, они считали, что из него можно каким-то магическим путем извлечь золото. Плиний пересказывает историю о том, что император Калигула в погоне за богатством переплавлял опермент в огромных количествах, но так и не получил вожделенного сокровища. Такие эксперименты были не только бессмысленны — опермент не содержит ни следа драгоценного металла, — они были потенциально фатальны для рабов, которые добывали минерал.

Ченнини предупреждал читателей: «Следите, чтобы он не попал вам в рот — иначе вы серьезно пострадаете»[154]. Фактически, опермент смертельно опасен. В мельчайших количествах он использовался в качестве слабительного на Яве, Бали и в Китае, где находятся его месторождения (конечно, в этих регионах его активно использовали и как пигмент), но там было хорошо известно об опасностях, связанных со злоупотреблением оперментом[155]. Немецкий торговец с очаровательным именем Георг Эберхард Румф[156] в книге The Ambonese Curiosity Cabinet («Диковинки с острова Амбон») вспоминал случай в Батавии (ныне — Джакарта) в 1660 года, когда женщина приняла слишком много опермента. Она сошла с ума и «лазила по стенам, как кошка»[157].