Однако все эти усилия пропали втуне. Области, где выращивали «синее золото», — такие как Тюрингия, Эльзас, Нормандия — стремительно богатели.
Между тем, закат вайды уже маячил на горизонте — в Индии, а потом и в Новом Свете открывали все новые породы индигоносов. 25 апреля 1577 года представители торговцев и красильщиков лондонского Сити отправили в Тайный совет[504] меморандум, испрашивая разрешение на использование импортированного из Индии индиго для производства более дешевого «восточного» синего: «На сорок шиллингов, вложенных в этот пигмент, получается столько же цвета, как и на пятьдесят шиллингов, вложенных в вайду»[505].
Подобно производителям марены прежде, те, кто вложил свои капиталы в вайду, пытались отсрочить неизбежное. Протекционистские законы вводились год за годом. Император Германии Фердинанд III в 1654 году объявил индиго цветом дьявола; французским красильщикам было под страхом смерти запрещено иметь дело с индиго до 1737 года; красильщики Нюрнберга в это время ежегодно приносили торжественную клятву в том, что они не будут использовать индиго до конца XVIII века. Против индиго развернули целую кампанию «черного пиара»: в 1650 году чиновники в Дрездене заявили, что индиго «быстро выцветает» и «портит одежду»[506]. Все оказалось напрасно. Индиго, при производстве которого часто использовался рабский труд, всегда можно было предложить по цене, гораздо более привлекательной, чем у вайды, а стойкость у индиго при этом была существенно выше. Европейская торговля вайдой рухнула, оставив за собой опустевшие поля и разоренных купцов.
Электрик
Звук, который услышал 24-летний инженер-ядерщик Александр Ювченко в 1:23 ночи 26 апреля 1986 года, не был похож на взрыв. Это был глухой, вибрирующий удар. Через две-три секунды радиация вырвалась из защитного кожуха четвертого энергоблока Чернобыльской ядерной электростанции, где работал Александр. Тогда и раздался оглушительный грохот, сопровождавший величайшую антропогенную катастрофу в истории человечества[507].
Ювченко пошел работать на Чернобыльскую АЭС потому, что это была одна из лучших атомных электростанций в СССР, там платили хорошую зарплату, а работа была очень интересной. Той ночью, однако, ничего особенного не ожидалось: он контролировал систему охлаждения реактора, которую до этого вручную перевели на пониженный режим электропитания — это было частью регулярной проверки на безопасность. Он беседовал с коллегами, когда ядерные стержни начали опускать в воду, чтобы охладить их. Это вызвало самопроизвольный всплеск энергии такой силы, что 1000-тонную защитную плиту, закрывающую активную зону реактора, сорвало. Это вызвало серию взрывов и выбросов радиоактивного урана. Куски горящего графита и часть здания взлетели на воздух[508][509]. В интервью для журнала
Я увидел огромный луч света, устремленный от реактора в бесконечность. Это было похоже на луч лазера, вызванный ионизацией воздуха. Он был синеватый, очень красивый[511].
Нет ничего удивительного в том, что яркий бледно-голубой цвет стал цветом электричества в массовом восприятии. В конце концов, потусторонний, жутковатый ореол, окружающий высокорадиоактивные материалы после испытаний, как и тот, что видели в Чернобыле, голубого цвета. И другие виды электрических разрядов, известные издавна и издавна же озадачивавшие наблюдателей, такие как электрические искры и молния, вызывают схожие эффекты — огни святого Эльма, например, танцующие на мачтах кораблей и в окнах самолетов во время грозы, окрашены в светло-синий цвет, иногда с тонами фиолетового (см. здесь). Этот эффект вызван ионизацией воздуха: молекулы азота и кислорода перевозбуждаются и испускают фотоны, видимые невооруженным глазом.