Тайная жизнь цвета

В 20-х годах XX века каталонский художник Жоан Миро-и-Ферра написал серию картин, кардинально отличавшихся от всего того, что он делал раньше. Одна из этих картин-поэм, созданная в 1925 году, была почти пустой. Лишь в верхнем левом углу изящной каллиграфией с завитушками было написано слово «Фото», а правее и ниже – пятно цвета незабудки в форме попкорна, под которым аккуратным, невыразительным почерком начертано: ceci est la coleur de mes rêves («это цвет моих снов»)[430].

Двумя годами ранее американский генетик Клайд Килер, изучавший глаза слепой мыши, сделал открытие, показавшее, что Миро мог кое о чем догадываться. Зрачки мыши, совершенно лишенные фоторецепторов, позволяющих животным воспринимать свет, необъяснимым образом все же реагировали на него. Прошло еще три четверти века, прежде чем эта связь была окончательно подтверждена: все, даже лишенные зрения, располагают специальным рецептором, воспринимающим синий (голубой) свет. Это очень важно, поскольку формирует нашу реакцию на эту часть спектра, наиболее сконцентрированную в утренней порции дневного света, что, в свою очередь, определяет наш суточный биоритм, ход «внутренних часов», помогающих ночью спать, а днем – бодрствовать[431]. Одна из проблем современного мира состоит в том, что мы перегружены синим светом в биологически непривычные для этого часы, что оказывает негативное влияние на сон. В 2015 году средняя протяженность сна взрослого американца на неделе составляла 6,9 часа; 150 лет назад – между 8 и 9 часами[432].

Жители Запада исторически всегда недооценивали все синее. В периоды палеолита и неолита доминировали тона красного, черного и коричневого; древние греки и римляне предпочитали простой триумвират черного, белого и красного.

Римляне ассоциировали синий с варварством: авторы того периода упоминали, что кельты перед боем раскрашивают тела в синий цвет, а Плиний обвинял женщин в том, что они делают то же самое перед участием в оргиях. Носить одежду синего цвета в Риме означало либо носить траур, либо навлекать насчастье[433]. Иное отношение к синему в период Античности демонстрировали народы, жившие вне Европы: египтяне, например, очевидно, очень любили синий (см. здесь). Он почти не упоминается и в ранних христианских текстах. Исследование XIX века о частоте упоминания цвета у христианских авторов показало, что о синем говорили реже всего – лишь в 1 % случаев[434].

Кардинальные изменения произошли в XII веке. Аббат Сюже (Сугерий), влиятельнейшая фигура при дворе французских королей и «крестный отец» готического стиля в архитектуре, истово верил, что цвета – и особенно синий – божественны. Будучи аббатом Сен-Дени в Париже, он руководил реконструкцией аббатства в 30–40-х годах XII века. Именно там и тогда мастера-стекольщики довели до совершенства технологию окраски стекла кобальтом (см. здесь), что позволило создать знаменитые витражи чернильно-синего цвета. Ту же технику мастера применили при строительстве соборов в Шартре и Ле-Мане[435]. Примерно в то же время Пресвятую Деву все чаще начали изображать в ярко-синих облачениях; до того темные тона ее одежд символизировали ее скорбь – Богоматерь оплакивала сына. Поклонение Деве Марии и ее образ занимали все более важное место в религиозном сознании Средних веков, а вместе с этим все более важным становился символизировавший ее цвет.

С того периода наиболее часто с Пресвятой Девой ассоциировался драгоценный ультрамарин (см. здесь), веками остававшийся наиболее востребованным пигментом. С этой точки зрения ничто не могло сравниться с ним. Но в плане общего влияния на историю синего цвета с ультрамарином вполне может поспорить другой оттенок – индиго (см. здесь).

И хотя первый – пигмент минерального происхождения, а второй – растительного, между ними гораздо больше общего, чем может показаться на первый взгляд. Оба требуют бережного, терпеливого отношения, даже почтительности при извлечении и изготовлении. И если москательщики и художники кропотливо размалывали и перетирали в порошок камни, добывая первый, то раздетые по пояс красильщики отчаянно взбивали тошнотворную жижу в чанах, насыщая ее воздухом, чтобы получить второй. Дороговизна этих пигментов распаляла вожделение к ним, и спрос на них возрастал с головокружительной быстротой вплоть до появления синтетических заменителей в XIX веке.