Последнего представителя королевской семьи, тринадцатилетнего принца, остававшегося в Мадриде, Наполеон велел также вывезти во Францию. Утром 2 мая прохожие увидели, как французские солдаты запихивают принца в экипаж. И тут вдруг жители Мадрида осознали, что происходит, — город запылал восстанием. На следующий день восстание было подавлено; французы, отлавливая подлинных и воображаемых бунтовщиков, устраивали показательные массовые казни. С этого момента война стала неизбежностью.
Возможно, Испании пошло бы на пользу правление Наполеона, особенно его либеральная конституция, но испанцы категорически не желали видеть ни Наполеона, ни его брата Жозефа, которого они прозвали Пеле Бутылка за его пристрастие к вину. Испанская армия была плохо подготовлена к сражению с превосходящими силами противника, но не армия делала погоду — настоящую угрозу для французов представляли небольшие самодеятельные отряды, которые нападали внезапно, безжалостно рубили врагов, а потом скрывались в горах. Эти
Гойю раздирали противоречия: он одобрял новую конституцию и не мог сочувствовать хамоватому Фердинанду, но у его патриотизма были глубокие корни. Он не побежал на поклон королю Жозефу (или Хосе на испанский лад), но открыто протестовать было бы опасно. Вот он и писал портреты новоявленной французской знати и даже принял королевский орден, придуманный Жозефом, Орден Испании, который за его цвет в народе ехидно называли «баклажаном».
Он также создал несколько патриотических произведений — например, «Водоноска» и «Точильщик ножей», — проникнутых свободолюбивым духом его соотечественников, одновременно работая над серией гравюр куда менее бравурного содержания. На этих гравюрах, известных под названием «Бедствия войны», господствуют горе и ужас, а кровь льется ручьями: крестьянин рубит топором вопящего француза, беженцы бредут по дороге, изуродованные тела свисают с ветвей деревьев. На этих изображениях нет ни капли патриотизма — испанцы показаны такими же жестокими, как и французы. Гойя, очевидно, решил, что гравюры слишком мрачны и выставлять их на всеобщее обозрение слишком опасно. Поэтому он их спрятал. «Бедствия войны» были опубликованы только в 1863 году, спустя тридцать пять лет после смерти их создателя.
В конце концов французов изгнали, и в 1814 году Фердинанд с триумфом вернулся в Испанию. (Его отец, король Карлос, не дожил до победы.) Фердинанд немедленно отменил либеральную конституцию, укрепил свое абсолютистское правление и безжалостно наказал тех, кто сотрудничал с французами. Гойе пришлось позаботиться о свой безопасности: Фердинанд наверняка смотрел бы косо на художника, принявшего «баклажанную» награду. Поэтому Гойя вызывается увековечить события 2 и 3 мая.
В этих картинах Гойя восславил испанский дух. Первая из двух работ, «Восстание 2 мая 1808 года», менее известна; на ней изображен один из спонтанных уличных боев, которые в тот день вспыхивали по всему Мадриду. Более знаменитый «Расстрел повстанцев 3 мая 1808 года» — истинный шедевр Гойи, созданный в 1814–1815 годы. Справа взвод французских солдат, вытянувшись в линейку, целится в горстку испанских повстанцев, расположенных в левой части полотна. Испанцы отводят глаза, сжимают кулаки либо с отчаянием взирают на палачей; один из них, раскинув руки, с неприкрытым вызовом глядит на французов. Ничего подобного ранее никто не изображал. Да, верно, влияния заметны — к примеру, испанец с раскинутыми рукам наводит на мысль о Христе, — но никогда прежде искусство не показывало войну так честно.
И что, картины повесили на самом видном месте, чтобы они служили вечным напоминанием о цене, заплаченной за победу? Как бы не так. Фердинанд воспринял их кисло, и полотна отправили пылиться на склад. До 1872 года их ни разу не выставляли.
Но, во всяком случае, репрессии Гойю не затронули, и он смог вернуться к должности придворного художника. В 1823 году он создает серию работ, ныне известных как «Черные картины». Гойя писал их прямо на стенах своего загородного дома: огромные, странные, они производят неизгладимое впечатление. На самой известной из них — «Сатурн, пожирающий своего сына» — обнаженный бог с горящими безумными глазами обгладывает конечности своего отпрыска. Некоторые критики полагают, что к тому времени Гойя и сам сошел с ума, однако его письма того периода не согласуются с этим предположением.